Последние годы жизни Державина почти целиком были посвящены созданию обширного литературного трактата "Рассуждение о лирической поэзии или об оде". Эта работа, хотя и законченная автором, в полном виде не была опубликована (смерть Державина прервала подготовку рукописи к печати). Впрочем, значительные ее разделы были прочитаны автором на заседаниях "Беседы" и напечатаны в ее "Чтениях".
Во многом "Рассуждение" связано с традициями классицизма, для которого особенно характерно стремление к строгому определению жанров и тщательная разработка их теории. Однако оно в значительной степени отражает и новые литературные веяния, связанные с творческими устремлениями и самого Державина, и многих других членов "Беседы".
В самом начале работы Державин рассматривает лирическую поэзию прежде всего как проявление творческого духа поэта: "Лирическая поэзия... отлив разгоряченного духа; отголосок растроганных чувств; упоение или излияние восторженного сердца... Она (ода, — М. А.) не есть, как некоторые думают, одно подражание природе, но и вдохновение оной, чем и отличается от прочей поэзии. Она не наука, но огонь, жар, чувство".1
Далее, переходя к характеристике различных видов вдохновения, Державин пишет: "Вдохновение не что иное есть как живое ощущение, дар неба, луч божества. Поэт... приходит в восторг, схватывает лиру и поет, что ему велит его сердце... В прямом вдохновении нет ни связи, ни холодного рассуждения...".2
Интерес этих положений Державина заключается в том, что он, говоря о вдохновении, ни словом не упоминает о рассудке, который, по теории классицизма, должен управлять порывами вдохновения, что было афористически четко сформулировано Буало в "Науке поэзии" и подхвачено его многочисленными последователями.
Буало говорит об оде: "Chez elle un beau desordre est un'effet de l'art" (Ее рассчитанный беспорядок есть следствие искусства). Баттё, за которым Державин, по собственному признанию, следовал, подчеркивает, что вдохновение — не непосредственное чувство, а результат искусственного, т. е. в конечном счете рассудочного, разгорячения художника: "Сие чувство собственно называется Исступлением не в то время, когда оно натурально, то есть когда оно существует в человеке, ощущающем оное по самой действительности своего состояния; но только тогда, когда оно находится в Артисте, Поэте, Живописце, Музыканте; когда оно происходит от воображения, искусственно разгоряченного предметами, кои оно представляет себе во время сочинения".3
Н. Остолопов в "Словаре древней и новой поэзии" формулирует это положение педантически точно со свойственной эпигонам классицизма ограниченностью: "Однако ж таковая стремительность его (беспорядка, — М. А.) непременно должна быть, ежели не управляема, по крайней мере сопровождаема рассудком, а без того беспорядок не будет действием искусства и никому не понравится".4
Как известно, представление о вдохновении, не зависящем от воли самого поэта, как основном источнике творчества было сформулировано еще Платоном: "Все хорошие эпические поэты не благодаря уменью слагают свои прекрасные поэмы, а только тогда, когда становятся вдохновенными и одержимыми... поэт — это существо легкое, крылатое и священное; он може г творить не ранее, чем сделается вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка".5
Создатели поэтики классицизма не могли игнорировать это общеизвестное положение. Однако, стремясь к регламентации, нормативности, они подчинили строгим правилам рассудка и само вдохновение. Напротив, в пору развития романтизма идеи Платона в полемике с классицизмом получают, как известно, особенно широкое распространение.6
Показательно, что один из самых правоверных последователей классицизма в "Беседе" Д. И. Хвостов, упрекавший Державина в том, что его "Рассуждение" "не иное есть, как перевод из слова в слово аббата Баттё, но умноженный или, лучше сказать, разжиженный неосновательными понятиями и ложными заключениями...", в числе этих ложных заключений отметил и выписал прежде всего замечания Державина о вдохновении.7
Последовательно выдержать свою позицию Державин, однако, не сумел: в его дальнейших рассуждениях мы найдем мелочную регламентацию совершенно в духе традиций классицизма. Так, он тут же делит вдохновение на виды: грозное, гневное, нежное, умилительное и т. д.8 Вопреки собственной поэтической практике он, вслед за Шишковым, настаивает на строгом, по Ломоносову, стилевом разделении жанров: "... гимн и ода заимствуют свое наречие, свои краски, свою силу от воспеваемого ими предмета; но никогда площадных или простонародных слов себе не дозволяют...". Правда, тут же поэт, свободно перемешивающий в собственных стихах высокое и низкое, добавляет ограничение столь жестко сформулированного правила: "Разве в таком роде будут писаны".9
Однако принятое в начале "Рассуждения" положение о свободном, вдохновенном поэте вступало в противоречие со скрупулезной классификацией и приводило Державина к выводам, отходящим от поэтики классицизма.
В четвертой, неопубликованной, части "Рассуждения" Державин, подчеркивая, что он следует за "новейшими словесниками", подразделяет оды на различные "статьи": духовную, героическую, философскую и пр. Затем приводит ряд еще более мелких подразделений, среди которых: генетлиатическая, или на день рождения; эпиталамическая, или на брачное сочетание; эвхаристическая, или благодарственная, и т. д.10 Заканчивая это перечисление в подготовительных материалах к "Рассуждению", поэт прибавляет: "... и прочие школьные враки, на которые прежде разделяли всю вообще поэзию".11 В беловом тексте формулировка несколько смягчена: "Но я скажу: Ежели названии не придают вещам уважения без прямого достоинства, то должно со мной согласиться, что таковые разделения не что иное, как школярный вздор...".12
Далее Державин предлагает свою классификацию поэзии, в основе которой лежит творческая индивидуальность крупнейших поэтов. Разделяя принятое всеми теоретиками классицизма античное представление об искусстве как подражании природе, он подчеркивает, что в способах этого подражания выражается творческая личность поэта, что и является в искусстве самым важным, решающим: "Но когда раздел непременно нужно, то можно бы оный установить не по содержаниям вещей в песнях, но по свойствам или именам славных песнопевцев, для того, что не токмо стихотворство, но и другие художества суть слепок творческого духа с природы, или подражание оной; но у всякого гения есть своя собственность, или печать его дара, которым он от других отличается".13 — Сафической, роскошную — Анакреонтической, а меланхолическую — Оссиянскою.14 Полного разрыва с делением по содержанию здесь еще нет, но все же на передний план Державин выдвигает представление о поэтической индивидуальности. Принципиальность этих положений Державина была замечена митрополитом Евгением и вызвала его критику: "Советую вам не вооружаться против сего разделения поэзии. Оно не школярное, а коренное Греческое... Сие разделение по материям весьма естественно. А ваше разделение по песнопевцам вовсе не годится...".15 Подчиняясь авторитету своего ученого друга, Державин вычеркнул соответствующие страницы в подготовленном к печати тексте "Рассуждения" в угоду общепринятой точке зрения,16 но, как свидетельствует ответное письмо Евгению, остался при своем мнении: "... педантские разделы лирических стихотворений я не очень уважаю, но чтоб не поднять всю ораву школ на себя, переменяю, несколько только касаясь".17
В одном ряду с этими рассуждениями Державина можно воспринять и интереснейшую полемику о Гомере, развернувшуюся на страницах "Чтений". Пока "Илиада" рассматривалась прежде всего как эпическая поэма, т. е. как произведение, строго прикрепленное к ряду аналогичных явлений мировой литературы ("Энеида", "Генриада", "Россиада" и пр.), перевод ее александрийским стихом с рифмой ни у кого не вызывал возражений и работа Кострова была встречена общими похвалами. Когда же встала задача "представить отлепок творения Омерова в духе оригинала, с его формами и со всеми оттенками, таким образом, чтоб мы имели в глазах не Кострова, не Гнедича, но Омера — Омера в чистейшим созерцанри природной его красоты",18 тогда Уваров в полемике с Капнистом провозгласил известный тезис: "Омер в русском зипуне столько же мне противен, как и во французском кафтане".19
В державинской классификации оды по "песнопевцам" особенно интересно упоминание Оссиана, творчество которого характеризуется "мрачными описаниями природы, тенями героев, в облаках летающими, и унынием, от слепоты и старости происходящим".20
Приблизительно в эти же годы и сам Державин отдает дань увлечению Оссианом, своеобразную поэзию которого он пытается воссоздать в стихотворении "Жилище богини Фригии" (1812). Как Уваров требовал для Гомера оригинальной формы воплощения на русском языке, так же и Державин стремится найти новые способы для выражения оссиановских настроений:
Брагге скальда мчал сквозь дебри темны.
В ужасе без чувств скальд трепетал,
Вой слыша волчьи, вранов стоны
И зря, древ с вершин как огнь сверкал...21
В письме к П. Г. Головкину по поводу этих стихов Державин говорит о подражании Оссиану и сознательном стремлении к трудности: "Я признаюсь, что оно необыкновенными и трудными стихами написано, не может и показаться вдруг по некоторым особливо мрачным идеям; но мне хотелось во вкусе Оссиана тех времен и тех стран сличить нечто, когда скандинавы с Дуная перешли на север".22
Теоретическое обоснование намеренной затрудненности стиха Державин мог найти у Радищева,23 к литературным идеям которого в "Беседе" относились с большим вниманием и сочувствием. Уваров в упоминавшемся письме, полемизируя с Капнистом, приводит в защиту трехсложных размеров большой отрывок из сочинения г. Р<адищева>, "о котором Российские музы не без сожаления вспоминают...",24 цитируя, кстати сказать, ту самую главу "Тверь", где находятся рассуждение о "трудности". Демонстрирует свое уважение к Радищеву и оппонент Уварова В. В. Капнист: "Признаюсь, мысли сего просвещенного человека во многих частях достойны уважения".25
Для европейского преромантизма произведения Оссиана наряду с Гомером были проявлением свободного творческого духа, не связанного заранее принятыми правилами.26 На страницах "Чтений в "Беседе"" мы найдем переводы из Оссиана, и, вероятно, очевидная для преромантизма близость Оссиана и Гомера привела к тому, что гомеровский размер оказался употребленным и для русского Оссиана:
В мрачной долине, где шумно стремятся с гор пенные воды,
Скорбью объятый, ко древу уклоншись, стоял воздыхая..27
Ветер свищет, завывая,
Бьется о берег волна,
Распростерлась ночь густая,
Я скитаюся одна!28
Рассуждения о творческой индивидуальности как основе изучения поэзии закономерно приводят Державина к популярной у теоретиков романтизма мысли об эстетическом значении самобытной национальной культуры. Впрочем, об историческом развитии лирической поэзии, переходящей от одного народа к другому, говорили европейские и русские авторы XVIII в. и до романтиков. Это было сформулировано в идее о "странствовании муз". Отражение этой идеи мы находим у Державина: "Египтяне, евреи, индейцы, персы и прочие восточные народы не могут не почесться древнейшими греков и латинян, от коих в средние века, как многие писатели уверяют, на западе барды, а на севере скальды принесли образцы песен к кельтам, германам, англосаксам, исландам, коледонянам и скандинавам".29 В этом перечислении начисто отсутствует характерное для классицизма безоговорочное признание абсолютного превосходства античной литературы над всеми остальными: каждый народ, считает Державин, создает свои эстетические ценности, которые заслуживают пристального внимания читателя и исследователя. Более того, исходя из известного положения Гердера, Державин даже подчеркивает, что поэзия диких и первобытных народов обладает достоинствами, не известными литературам цивилизованных стран: "... вообще примечается, что чем народ был дичее, тем пламеннее было его воображение, отрывистее и короче слог, менее связи, распространения и последствий в идеях, но более живописной природы в картинах и более вдохновения".30Исходя из этих представлений, Державин включает в рассуждения материалы о восточных литературах — индийской, китайской, персидской, — обращаясь за сведениями к наиболее авторитетным специалистам: известному индологу Лебедеву,31крупным китаистам-переводчикам Каменскому и Липовцеву и др.32
Интересы Державина и в этом случае не расходились с литературными симпатиями других членов "Беседы", которые отдавали дань модной для романтизма восточной тематике с ярко выраженным этнографическим колоритом, что отметил еще Г. А. Гуковский.33 Таково, например, в первой книжке "Чтений" стихотворение Д. Горчакова "Аише и Али", в котором рассказывается об убитом по дороге к возлюбленной молодом татарине.
В одном из последних "чтений" напечатана "Песнь Курайча рифейских гор", где в условно-башкирской форме (по примеру державинской "Фелицы") воспевается победа над Наполеоном. Мы найдем здесь мрачные картины в духе Оссиана и "Слова о полку Игореве", воспринимавшегося в оссиановском ключе:
... и хищный зверь горами
Стремится к полночи бежать;
И враны черные стадами
Туда ж пустились оплетать.
.........
Совы средь ясна дня летели.
В колчанах стрелы зашумели,
На луке взвыла тетива.34
курайча, туйгун, аул, Дадъжал и др., объясненные затем в примечаниях. Число подобных примеров можно было бы значительно умножить.
Естественно, что при таком большом интересе к различным национальным литературам Державин проявляет особое внимание к русскому фольклору. Как известно, именно в последние годы своей жизни он создает целый ряд произведений, построенных на материале устного народного творчества. Таковы, например, романсы "Царь-девица", "Новгородский волхв Злогор", опера "Добрыня".35
В "Рассуждении" Державин резко отрицательно отзывается о былинах, которые "одноцветны, однотонны... и без всякого вкуса",36 впрочем, из них можно "много заимствовать чудесных происшествий",37 что, к слову сказать, поэт и делает в опере "Добрыня". Таким образом, и отрицание былин не является у Державина достаточно последовательным. Поэтические же достоинства народных песен автор "Рассуждения" оценивает очень высоко. Он подчеркивает их непосредственность ("ближе к природе, нежели к искусству"),38 видит в них "не только живое воображение дикой природы, точное означение времени, трогательные, нежные чувства, но и философское познание сердца человеческого".39
Глубокий интерес к фольклору отличает деятельность главного вдохновителя "Беседы" А. С. Шишкова. Во вступительной речи на открытии общества он ,в числе трех родов словесности на втором месте называет народную 40 и в том же 1811 г. выпускает известные "Разговоры о словесности", которые явились первым по времени сочинением по поэтике народного творчества.41 42 Заканчивая свой разбор народных песен, Державин ссылается на "с великой основательностью писанные Шишковым "Разговоры о словесности"".43
Таким образом, в "Рассуждении" Державина отразилась, с одной стороны, поэтика классицизма с ее строгой регламентацией и тщательно разработанной системой жанров, с другой — новые литературные веяния, сказавшиеся прежде всего в трактовке вдохновения как непосредственного, не зависящего от поэта порыва, во внимании к оригинальному, самобытному творчеству, не ограниченному заранее заданными правилами, в интересе к фольклору.
Сопоставление "Рассуждения о лирической поэзии" с материалами "Чтений в "Беседе любителей русского слова"" показывает, что и некоторые другие члены "Беседы" проявляют большой интерес к тем же новым для того времени литературным проблемам, которые несколько позже были названы романтическими.
Сложный ;вопрос о литературной позиции "Беседы", несомненно, заслуживает специального изучения.
44 или об охлаждении и пренебрежении Державина к "Беседе" 45 нуждаются, по крайней мере, в серьезных коррективах.
Для Державина "Беседа" была той достаточно благодарной аудиторией, к которой он охотно обращался с результатами своих поэтических и теоретических трудов.
Примечания
1— В дальнейшем: Державин.
2. Державин, т. VII, стр. 536.
3. Ш. Батте. Начальные правила словесности, т. III. М., 1807, стр. 232-233.
4. Н. Остолопов. Словарь древней и новой поэзии, ч. II. СПб., 1821, стр. 241.
5. Платон. Ион, 533Е-534В.
6"Просвещение", М., 1964, стр. 53 и сл.
7. Д. И. Хвостов. Записки о словесности. В кн.: Литературный архив, т. 1. Изд. АН СССР, М. — Л., 1938, стр. 375.
8. Державин, т. VII, стр. 537-550.
9. Там же, стр. 536. — Ср. у Шишкова: "... простые и низкие понятия важным и возвышенным слогом описывать неприлично" (Рассуждение о старом и новом слоге российского языка. СПб., 1803, стр. 212).
10. Отдел рукописей ГПБ (Ленинград), ф. 247, Державин, т. 5, лл. 114 об. — 115. — В дальнейшем: Архив Державина.
11
12. Там же, л. 115-115 об.
13. Там же, л. 115 об.
14. Там же, л. 116 об.
15. Державин, т. 6, стр. 354.
16— 116 об.
17. Державин, т. VI, стр. 382.
18. С. С. Уваров. Ответ В. В. Капнисту на письмо его об экзаметре. Чтение 17-е в "Беседе любителей русского слова". СПб., 1815, стр. 55-56,
19. Там же, стр. 61-62.
20. Архив Державина, т. 5, л. 116,
21
22. Там же, стр. 83.
23. "Он (стих, — М. А.) очень туг и труден на изречение ради частого повторения буквы г и ради соития частого согласных букв бства тьму претв — на десять согласных три гласных. .. хотя иные почитали стих сей удачным, находя в негладкости стиха изобразительное выражение трудности самого действия" (А. Н. Радищев, Полное собрание сочинений, т. 1. Изд. АН СССР, М. — Л., 1938, стр. 354).
24
25. В. В. Капнист, Собрание сочинений, т. II. Изд. АН СССР, м, — Л., 1960, стр. 218.
26. См., например: И. Г. Гердер, Избранные сочинения. Гослитиздат, М. — Л., 1959, стр. 43, 44.
27. В. Н. Оли н. Темора. Отрывок из пятой песни Оссиановой поэмы. Чтение 14-е. 1815, стр. 60.
28. Пав. Мижуков. Сальгар и Кольма. Чтение 16-е, 1815, стр. 43.
29
30. Державин, т. VII, стр. 535. — Ср.: "... чем более диким, то есть чем более живым, чем более свободным в своей деятельности является народ, тем более дикими, то есть живыми, свободными, чувственными, лирическими и исполненными действия, должны быть и песни его..." (И. Г. Гердер, Избранные сочинения, стр. 27-28). Следует отметить, что до Гердера о ценности поэзии "диких" народов говорил А. П. Сумароков в небольшой статейке "О стихотворстве камчадалов" (А. П. Сумароков, Полное собрание всех сочинений, ч. IX. М., 1787, стр. 248).
31. См.: М. Г. Альтшуллер. Лебедев и Державин. Народы Азии и Африки, 1963, № 4, стр. 126-129.
32. Архив Державина, т. 5, лл. 203-206,
33. Г. А. Гуковский. Пушкин и русские романтики. Саратов, 1946, стр. 9.
34
35. См.: Ю. М. Лотман. Записи народных причитаний начала XIX века из архива Г. Р. Державина. Русская литература, 1960. № 3, стр. 145-150; Г. Н. И о н и н. Фольклорные мотивы в поэзии Г. Р. Державина 1800-х годов. Русский фольклор. Материалы и исследования, вып. VII. Изд. АН СССР, М, — Л., 1962, стр. 52-66.
36. Державин, т. VII, стр. 614.
37. Там же, стр. 610.
38. Там же, стр. 612.
39
40. Чтение 1-е, 1811, стр. 38.
41. М. К. Азадовский. История русской фольклористики. М., 1958, стр. 146.
42. Державин, т. VII, стр. 612.
43. Там же, стр. 614.
44
45. В. Западов. Гаврила Романович Державин. Биография. Изд. "Просвещение", М, — Л., 1965, стр. 149.