В. А. Западов. Работа Г. Р. Державина над "Рассуждением о лирической поэзии"1
"Рассуждение о лирической поэзии, или об оде" — итоговое литературно-теоретическое произведение Г. Р. Державина — разделило общую драматическую судьбу рукописного наследия поэта.
Печатание трактата было начато в "Чтении в Беседе любителей русского слова" в 1811 г. (кн. 2) и продолжено в следующем году (кн. 6). Затем публикация последовательного текста прервалась. Лишь в 14-й книге (1815 г.) появились фрагменты из очередной части "Рассуждения", предваренные авторской заметкой:
"Почтенные посетители благоволили слышать рассуждения мои в 1-й и 6-й книжке "Чтения в Беседе любителей русского слова" о древней и средних веков лирической поэзии. По порядку теперь должно бы говорить о новейшей, то есть: окантате, оратории, сонете, мадригале, триолете, рондо, серенаде, опере, балладе, стансе, романсе и простой песни, в чем они различествуют между собою и что в них сочинители наблюдать должны; но как это более относится к классическому наставлению учеников и навело бы, может быть, скуку, то предоставя себе такое рассуждение напечатать вообще в особой книжке, здесь скажется только об опере, а паче героической, каковых природных еще почти у нас нет, и также о самом последнем степени лиры, т. е. о простой песни, в чем оная разнится с одою; ибо о сих обоих родах нигде и ничего не случалось мне читать на отечественном языке".2
"Рассуждения о лирической поэзии".
В 1816 г. Державин скончался, и обещанная "отдельная книжка" "Рассуждения" не появилась. К собранию сочинений поэта (основной корпус которого состоял из произведений, вошедших в пять частей издания 1808-1816 гг.) "Рассуждение о лирической поэзии" было присоединено Н. А. Полевым в штукинском издании 1845 г., причем датировка трактата полностью определялась публикациями. В "Хронологической росписи сочинений Державина", составленной Полевым, значатся под 1811 г. "Рассуждение о лирической поэзии", под 1815 — "Окончание рассуждения о поэзии".
Тот же текст и те же даты воспроизведены в академическом издании сочинений Державина под редакцией Я. К. Грота (см.: Гр., 7, 516-611). Вопреки собственной декларации, объявлявшей в числе обязательных "главных черт" издания "3) Пересмотр текста по рукописям" (Гр., 1, IX), Я. К. Грот абсолютно пренебрег державинскими рукописями и повторил текст журнальных публикаций. Таким образом, громадное количество ошибок, содержавшихся в публикациях, было воспроизведено в академическом издании и канонизировано его авторитетом.
Нельзя, однако, не обратить внимания на приведенное выше предуведомление Державина к публикации 1815 г. Из него недвусмысленно вытекает, что в 14-й книге "Чтения" печатаются лишь фрагменты "Рассуждение".3 Лишь в биографии поэта мимоходом замечено, что оно "осталось неконченным" (Гр., 8, 919).
Только в 1933 г., в обзоре рукописей Державина, Г. А. Гуковский указал на существование среди бумаг поэта в ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина "второй части" трактата и кратко охарактеризовал ее. При этом, отметив "фигуру умолчания" у Грота, Гуковский заявил: "Между тем продолжение "Рассуждения" было написано и вполне закончено Державиным; более того: оно было подготовлено к печати".4 Однако за полгода до появления тома "Литературного наследства" в свет вышел сборник стихотворений Державина в издании "Библиотеки поэта" — под редакцией и с примечаниями того же Г. А. Гуковского. Из примечаний видно, что, извлекая из продолжения "Рассуждения" отдельные стихотворения для публикации, исследователь еще не успел разобраться в материале и не видел, что та рукопись, из которой он выбирал стихи, и является "окончательным текстом" державинского трактата.5
По-видимому, большая популярность издания "Библиотеки поэта" привела к тому, что многие исследователи не заметили изменения точки зрения Г. А. Гуковского на "Рассуждение". Во всяком случае, до настоящего времени в ряде работ еще можно встретиться с утверждением, будто бы Державин не закончил свой трактат.6
"Рассуждения" воспроизводились по гротовскому изданию,7 исследователи обращались и к неопубликованной части трактата, причем в их работах приводились цитаты и даже целые абзацы из державинского текста.8
Наконец, в 1981 г. в виде приложения к сборнику избранных стихотворений Державина были опубликованы выдержки из "Рассуждения о лирической поэзии" как из опубликованной, так и из неопубликованной его частей.9 Подготовка текста приложения и примечания к нему принадлежат Г. Н. Ионину. По его словам, публикуемый им по гротовскому изданию текст "Рассуждения" "сверен с рукописями и первой прижизненной публикацией. Глава "Романс" и отрывки из "Части 4-й" публикуются впервые, по рукописи...".10 Однако текстуальное сопоставление показывает, что в издании 1981 г. воспроизведены те же ошибки, которые проникли в прижизненную публикацию, а затем повторялись в перепечатках Полевого и Грота. Вот примеры из печатных текстов и рукописи только по главке "Песня":
"... подблюдные, — по гаданиям, их клиноды" — рукоп.: "...клидоны";
"Есть показывающие естественное верное подобие, как под № 34" — рукоп.: "... верное подобие, как под № 23. — Есть изъясняющие чистосердечие и милую простоту, как под №34"; печ.: "А как рассказы таковых побед почти над татарами..." — рукоп.: "... почти все оказываются над татарами..."
Число примеров можно значительно увеличить, но и приведенных достаточно для вывода: заявление Г. Н. Ионина, будто бы воспроизводимый им текст "сверен с рукописями", не соответствует действительности. Что же касается той части трактата, которая в 1981 г. печаталась впервые, то и она изобилует ошибками воспроизведения писарского почерка (вместо "генетлиатическою" Ионин публикует "генетическою", вместо "вошли" — "вышли", вместо "характерам, привычкам" — "характерным привычкам" и т. п.) и ошибками прочтения почерка Державина (вместо "иносказательныя и намеками" — "иносказательно или намеками", вместо "Отверницы" — "<Отступления>" и т. д.). Наконец, далеко не всегда Ионин вводит в свой текст последующую правку Державина (я здесь не имею в виду специально оговоренный фрагмент, сознательно печатающийся по первоначальному тексту).
"Рассуждение" Г. Н. Ионин несколько точнее — 1811-1816 гг. Но и такая датировка, правильно отодвигающая заключительный предел, неверна в отношении начала работы Державина над трактатом.
Как показывают бумаги державинских фондов и опубликованные данные, поэт начал работу над трактатом раньше, чем принято считать. Часть материалов, вошедших потом в "Рассуждение", Державин собрал еще в 1807 г. в связи с работой над "Посланием к великой княгине Екатерине Павловне о покровительстве отечественного слова" (см.: Гр., 3, 527). Именно в это время Державин установил тесные контакты с Евгением Болховитиновым, который помогал ему и тогда и позднее материалами, а также советами и критикой. Получал поэт материалы от П. Ю. Львова (тоже с 1807 г.), Я. А. Галинковского и других литераторов, книги — из академической и публичной библиотек, рукописные раритеты — от собирателей (П. П. Дубровского, А. И. Сулакадзева и др.). Кроме того, за сведениями о зарубежных литературах поэт обратился к дипломатам, а также к чиновникам министерства иностранных дел.
Так, посланник в Голландии князь С. Н. Долгорукий, выполняя просьбу Державина, 10 декабря 1810 г. отправил ему письмо с доставлением "сведений о именах лирических голландских поэтов и о некоторых из их творений".11 Чиновник министерства иностранных дел Г. С. Лебедев подобрал, перевел и передал в марте 1815 г. Державину сведения об индийской (точнее, бенгальской) поэзии и стихосложении.
Значительная часть подготовительных материалов сохранилась среди бумаг Державина в Рукописных отделах ГПБ и ИРЛИ. Сопоставление этих материалов с рукописями Державина, его перепиской с Евгением и замечаниями последнего на разные редакции державинского трактата, привлечение других данных позволяют восстановить творческую историю "Рассуждения о лирической поэзии".
"Посланием" 1807 г. Вплотную к тексту "Рассуждения" Державин приступил, по-видимому, осенью 1809 г. (летом в Званке он диктовал Е. Н. Львовой первую часть "Объяснений" на свои сочинения). Во всяком случае, не позднее ноября 1810 г. была уже готова первая часть трактата — самая большая по объему (она составляет почти половину всего текста).
"В понедельник 4-го декабря было первое собрание Афинея у Гав. Р. Державина... — отметил в своих "Записках о словесности" Д. И. Хвостов. — В сем собрании распределены роды упражнений и положено читать в Первой публичной Афинее нашего разряда суждение Державина о лирическом стихотворении".12 По уставу Беседы трактат был передан членам разряда для "домашнего разбора", однако ни один из них "не объявил" своих замечаний "ни письменно, ни словесно". Тем не менее 29 марта, на разрядном собрании для приготовления ко второму чтению, ряд критических замечаний по содержанию "Рассуждения", а также по его объему высказали А. Ф. Лабзин и Я. А. Галинковский. Державин было вспыхнул, но спустя два дня дал согласие на составление "комитета" в составе Галинковского и Лабзина для исправления и сокращения трактата. "Польза из сего выйдет та, что мы видели великана, одержимого водяною болезнею, а публика увидит его чахоточным", — злорадно заметил Хвостов.13 Тем не менее автору удалось отстоять свои позиции: все те места, которые вызвали нападки и зафиксированы в "Записках" Хвостова, в тексте "Рассуждения" остались, сохранен и общий объем этой части. Трактат был прочитан на заседании 22 апреля, 7 мая прошел цензуру и в полном объеме увидел свет. Этот факт вызвал новый приступ злости у Хвостова: "19 июля вышло 2-е чтение Беседы, содержащееся против устава и порядка в двух книжках, первая вся заключает в себе рассуждения г-на Державина о лирической поэзии...".14
В том же 1811 г. Державин написал значительный кусок "Продолжения о лирической поэзии". Его переделывал автор минимум трижды, на что указывает ряд фактов.
"Рассуждению" Я. К. Грот опубликовал "Примечания к рукописным тетрадям Державина" Евгения Болховитинова (Гр., 7, 618-626). Все эти примечания касаются той части трактата, которая была опубликована в 1812 г. (в 6-й книге "Чтения") и которую сам автор позднее стал называть "2-й книжкой" "Рассуждения" (Гр., 6, 279), а затем "частью 2-й" (под "частью 1-й" он подразумевал начало, опубликованное в 1811 г.). Большая часть замечаний Евгения, касающаяся истории духовной поэзии и ее терминологии, была так или иначе учтена Державиным. Поэтому при переработке текста он ввел в самое начало рукописи сноску: "За примечании в сей части, а особливо духовные, обязан я его преосвященству епископу вологодскому Евгению". Доработанная редакция второй части трактата снова была отправлена на суд Евгению. Результатом явилась новая серия примечаний, помеченных латинскими буквами от "А" до "К". Эти "Примечания" Я. К. Грот поместил в приложениях к письму Евгения от 31 июля 1815 г. (Гр., 6, 316- 317). Однако здесь мы имеем дело с явной ошибкой — и вот почему.
В примечании под буквой "К" Евгений спрашивает, нужны ли ноты для державинского трактата, и напоминает о посланных им ранее нотах Пиндаровой оды и Месомедова гимна, причем замечает: "Но им приличное место пропущено уже в начале вашего трактата. Когда будете его перепечатывать, то можно поместить и греческие и сии трубадурские..." Из этого следует, что Евгений читал какую-то часть трактата Державина после выхода из печати 2-й книги "Чтения", т. е. после июля 1811 г. О какой же именно части идет речь, говорят сами примечания епископа-ученого: все десять относятся исключительно к "части 2-й" "Рассуждения". Первое же из них гласит: "А., Ссылку на меня покорно прошу выключить. Вы сами в числе знаменитейших классических наших писателей, на коих нам должно ссылаться. Притом русские материи должны быть известны всякому русскому писателю самому, а не по ссылке на соотечественников. В иностранных материях только это простительно". В примечании В Евгений советует убрать ссылку на Гердера о Горации. В примечании С речь идет о гуннах и сарматах, которые "пришли не от Севера", как значилось у Державина, "а с Востока", и т. д. В опубликованном тексте второй части трактата многие из этих замечаний автором учтены, а читал ее Державин в Беседе 26 января 1812 г.15
То есть "Примечания к рукописным тетрадям Державина" и позднейшие "Примечания" от А до К сделаны Евгением к двум последовательным редакциям "части 2-й", которые предшествовали печатному тексту 1812 г., и относятся к 1811 г. Из этого следует, что ни та, ни другая группа "примечаний" никак не могла быть написана в 1815 г., а значит, Я. К. Грот ошибочно отнес обе эти рукописи к письму Евгения от 31 июля 1815 г., причем произошло это в результате какого-то необъяснимого психологического курьеза. Дело в том, что, приурочив "Примечания к рукописным тетрадям Державина" к письму 1815 г., Грот продолжает так: "Ясно, что эти заметки предшествовали напечатанию "Рассуждения" в "Чтениях Беседы", почему Державин, как видно из его сочинения, и воспользовался некоторыми из них. (См. выше стр. 587-592 и д.)" (Гр., 7, 618-619, примечание). Между тем на верху каждой нечетной из указанных Гротом страниц, в колонтитуле, означен год публикации размещенного на этих страницах текста — 1812! Так что этот казус совершенно непонятен, его нельзя объяснить даже забывчивостью...
Промежуточная редакция "Части 2-й", полностью соответствующая той, на которую писал вторую группу "примечаний" (А-К) Евгений, сохранилась в архиве В. В. Капниста.16 Она открывает писанную секретарем Державина Е. М. Абрамовым рукопись под заглавием "Продолжение о лирической поэзии". Помимо этой части текста трактата в "Продолжение" входит то, что позднее Державин назвал "Часть 3-я", причем текст двух частей поначалу никак не был разделен. А поскольку в данной рукописи будущие 2-я и 3-я части составляют единое целое (причем текст "Части 2-й" — безусловно допечатный), постольку следует вывод: третья часть трактата также относится к 1811 г. Прямое подтверждение этому находим на л. 31 об., где при разборе древних народных песен упомянуты "Разговоры о словесности" А. С. Шишкова, "напечатанные в 1811 году" (курсив мой. — В. 3.). Впоследствии прилагательное было заменено на "прошлом". Кроме того, в разделе "Романс" нет в числе примеров стихотворения "Царь-девица" (написанного в июне 1812 г.), отсутствуют здесь и другие произведения, созданные после 1811 г.
Итак, в 1811 г. были созданы не только 2-я, но и первоначальная редакция 3-й части "Продолжения о лирической поэзии".
После 1811 г. в работе Державина над трактатом наступил длительный перерыв, во время которого поэт писал (а отчасти диктовал) свои "Записки", трудился над кратким изложением философии Бэкона, много времени отдал составлению и редактированию "Части VII" своих сочинений (мелкие стихотворения) и т. д. К трактату Державин возвратился, по-видимому, только в середине 1814 г.
В письме от 18 сентября 1814 г. поэт просил С. В. Капниста (который жил в Петербурге в доме Державина) прислать ему в Званку книгу Гецеля (Гр., 6, 299-300), 24 сентября обратился уже к В. В. Капнисту, приехавшему в Петербург, с просьбой взять в академической библиотеке сочинения Тредиаковского, а С. В. Капниста просил отыскать в своей библиотеке 1-й том сочинений Ломоносова — и все это для убыстрения переправить в Званку не по почте, а "чрез телятников" (Гр., 6, 301). Наконец, в марте 1815 г. Г. С. Лебедев вручил Державину сведения об индийской поэзии. Материалы эти нужны были поэту для написания "Части 4-й".
кончалась опубликованная в 1812 г. часть трактата, вписал между строк: "Продолжение о лирической поэзии", на поле пометил для переписчика: "Здесь начать",17 а следующие листы правил очень интенсивно.
Поэту следовало подготовиться и к очередному чтению "Рассуждения" в Беседе. Очевидно, памятуя о нареканиях, которые вызвало чтение и публикация большого по объему начала трактата, Державин на этот раз решил ограничиться лишь двумя главками. Текст их взят из уже правленной "рукописи Капниста", а к нему приложено на отдельном листе предуведомление (см. его выше). Далее на этом же листе после заглавия "Об опере" следует несколько переделанная для отдельной публикации часть первого абзаца главки, продолженная многоточием, и название "О песне", после которого выписаны также несколько измененные две фразы с многоточием.18 Предуведомление и фрагменты "Продолжения о лирической поэзии" появились в 14-й книге "Чтения", вышедшей в свет в 1815 г.
Весь же отредактированный текст был переписан Абрамовым с обозначением "Продолжение о лирической поэзии" и надписью в правом верхнем углу "Часть 3-я". На обороте последнего листа, сразу после песни, приписываемой Елизавете Петровне, Абрамов поместил взятые из "рукописи Капниста" слова "Продолжение впредь".19 — без заглавия, но с надписью "Часть 4-я". По всей вероятности, между беловой перепиской 3-й и 4-й частей был некоторый перерыв; во всяком случае, последняя изготовлена на другой бумаге, имеющей в числе водяных знаков филигрань "1814".20
Когда вся рукопись была готова, Державин отправил ее Евгению и получил обратно при письме от 31 июля 1815 г. На полях рукописи синим карандашом Евгений сделал пометы от "№ 1" до "МЗ 9". К письму была приложена "тетрадь", в которой содержались замечания с теми же пометами — "№ 1" — "№ 9" (см.: Гр., 6, 312-316). Дополнительно, при письме от 15 августа (см.: Гр., 6, 321), он отправил обещанную в предыдущем письме статью "О славенорусских лириках" и замечания на некоторые места "Рассуждения", уже напечатанные в "Чтении", т. е. на 1-ю и 2-ю части трактата (см.: Гр., 7, 616-618 и 612-616). При этом Евгений писал: "Все сие сочинение ваше полезно будет издать особою книжкою. А в "Чтениях Беседы" останется оно меньше известным для публики...".
Совет критика совпадал с желанием автора, но за доработку трактата и подготовку его к изданию отдельной книгой Державин взялся только летом 1816 г., на Званке. "Принявшись доканчивать" "Лирическое рассуждение", поэт спохватился, что не взял с собою из Петербурга некоторые материалы. Поэтому в письме С. В. Капнисту от 8 июня он просил разыскать в своем кабинете черновики "Лирической поэзии" и вообще "все что литературы касается" (Гр., 6, 339). Получив требуемое, Державин исправил рукопись "Продолжения" в соответствии с замечаниями Евгения (иногда вводя их в текст почти дословно, иногда — с основательной переработкой). В письме самому Евгению 20 июня поэт сообщал: "... Я по замечаниям вашим переправляю теперь мое "Рассуждение о лирической поэзии"... Но скажу по правде, что иные заметки мне не очень нравятся, ибо, кажется, вы не так-то справедливо судили" (Гр., 6, 340).
В связи с советом Евгения по поводу 2-й части Державин сообщал, что внесет в текст сведения о монахине Розвейде и ее стихах. Что касается "Пиндаровой древней музыки", на введении которой настаивал Евгений и в связи с 1-й, и в заметках о 2-й части, то, как показывает рукопись, Державин решил включить ее в 4-ю часть. Таблицу "Меры горацианских стихов", составленную для трактата А. Котельницким, которую Евгений советовал исключить из "Рассуждения" вообще, поэт перенес в приложения к книге. Пять замечаний критика автор учел и так или иначе ввел в текст.
Однако примечание "N3 8" вызвало недоумение Державина. Дело в том, что он примеры стихотворных метров (стоп) взял из "Сочинений и переводов" Тредиаковского (Спб., 1752, т. 1). Евгений, обратив внимание на то, что Тредиаковский приписал существование этих метров "нашим подлым, но коренным стихам", т. е. фольклору, совершенно справедливо возражал: "В старинной нашей просодии не было чистых ямбов и хореев" (Гр., 6, 315). Державин же, который привел эти примеры для иллюстрации современной русской метрики, очевидно, понял возражение Евгения в том смысле, что Тредиаковский и Ломоносов не разбирались в метрах, и в недоумении спрашивал: "... Известно, что Тредиаковский был муж ученый и знал правила пиитики и риторики (этого у него оспорить нельзя; но беда, что не имел только вкуса),21 — то как ему не знать было правильных ямбов, хореев, дактилей и анапестов, как вы о том сказали? То и препровождаю при сем к вам копию с того списка, который я вам посылал. Прошу покорно потрудиться переправить, как им быть должно, и возвратить ко мне" (Гр., 6, 340). Все же Державин решил заменить примеры, вызвавшие возражения, другими и пометил на поле рукописи против таблицы Метров: "Сию страницу оставить белою".
Решительное внутреннее несогласие поэта было вызвано пространными возражениями Евгения ("№ 6") на державинскую критику "школярного разделения" поэзии "по материям". "Оно не школярное, а коренное греческое... — писал Евгений. — Сие разделение по материям весьма естественно. А ваше разделение по песнопевцам вовсе не годится..." (Гр., 6, 314-315). Державин отвечал в письме кратко: "... Педантские разделы лирических стихотворений я не очень уважаю, но, чтоб не поднять всю араву школ на себя, переменяю, несколько только касаясь" (Гр., 6, 340). Действительно, соответствующие страницы рукописи трактата свидетельствуют о неоднократных попытках поэта "переменить" текст, но попытки эти ему так и не удалось довести до конца, до законченного связного фрагмента. Не решил он и того, какую часть абзаца, вызвавшего критику, надо изъять. По-видимому, в самом начале переработки он легкой карандашной вертикальной линией зачеркнул почти три страницы — весь оспоренный Евгением длинный абзац. Потом, при очередной попытке найти подходящие формулировки для своего негативного отношения к "школьным вракам", "школярному вздору", "ученому тщеславию", "ученому чванству", "умничеству, или чванству петагогов", Державин в ярости начал было вычеркивать жирными чернильными линиями, но не довел их и до середины страницы (так что неясно, где этот вычерк кончается, ибо он разрывает фразу пополам).
Пока сам Державин занимался правкой второй половины трактата, его секретарь Е. М. Абрамов начал изготовление беловой рукописи для отдельного издания. На голубой бумаге с водяным знаком "1815" он успел переписать более двух третей первой части "Рассуждения". Правда, в ходе переписки сверку новой рукописи не производили ни Абрамов, ни Державин — ошибок и описок в ней множество. Текст обрывается на разделе "Иносказание", на словах: "... придает возвышение или понижение своему премету (так!); или когда скрывая подлинное..." Этим прилагательным кончается лицевая сторона листа, оборотная же осталась чистой.22 Абрамов прекратил переписку "Рассуждения": в ночь на 9 июля 1816 г. Державин умер.
А накануне, 7 июля, Евгений в большом письме подробно разъяснил свою позицию в споре о русском стопосложении, после чего продолжал: "Если не хотите следовать веками уже утвердившемуся школярному разделению родов лирического стихотворения, то пусть будет по вашему, совершенно новому разделению по авторам" (Гр., 6, 350). Это письмо, которое, конечно, укрепило бы Державина в желании сохранить одно из самых принципиальных положений трактата, не застало адресата в живых и возвратилось в Псков, к Евгению.
"Рассуждения" нужно брать за основу эту рукопись. Дело в том, что Державин не просто редактировал текст, но правил его и уточнял в связи с замечаниями Евгения на опубликованные части трактата. Учитывал он и некоторые критические отзывы, сделанные еще в 1811 г., в Беседе. Вот несколько примеров.
Об оде в рукописи говорится: "В древнейшие времена препровождаема была простою мелодиею, дудками или побрякушками; а в последующие девалась с лирою, с псалтирью..." Подчеркнутые слова введены в текст в ответ на критику Евгения (ср.: Гр" 7, 517 и 612).
Цитата из "Слова о полку Игореве" дана так:
"Баян вещие персты на живые струны вкладаше,
Они же сами славу князей рокотаху".
Ср.: Гр., 7, 520 и 613.
О древних "сочинителях, купно и певцах" сказано: "То же ли, по дару вдохновения, были у евреев прозорливцы, у язычников <пробел23> (пророки), а у славянороссов, по глаголу баю, баяны?.." Вставка соответствует уточнению Евгения (см.: Гр., 7, 521 и 613), однако сопоставление "баю" — "баяны", против которого возражал критик, Державин, как видим, сохранил.
К выражению "греческий бард", против которого протестовал Евгений (см.: Гр., 521 и 613), а еще раньше Хвостов,24 поэт, явно желая его сохранить, делает сноску: "Под сим названием подразумевается лирик".
В соответствии с указанием Евгения изменена парафраза образа, заимствованного из "Слова о полку Игореве": "... к службе князя, что концем воспитан, доспехами повит...", а к слову "воспитан" сделана сноска: "У северных народов был обычай, что младенцам давали пищу концем копья" (ср.: Гр., 522 и 613-614).
При использовании в дальнейшем данной, последней редакции начала "Рассуждения" надо, однако, учитывать то обстоятельство, что автор не успел выверить рукопись (чтобы не увеличивать числа примеров, укажу на описки и ошибки в приведенных выше цитатах: "премету", "вкладаше", "славу князей").
Во 2-ю часть Державин не успел ввести сведений о стихах монахини Розвейды (по крайней мере, текста державинской вставки пока не обнаружено). Краткую справку о ней Евгений сообщил поэту в примечаниях к 6-й книге "Чтения" (см.: Гр., 7, 616), более же подробные сведения отправил при письме от 7 июля 1816 г., которое не застало Державина в живых.
"Рассуждения", то она имеется в рукописи, которая испещрена авторской правкой. В целом эти две части трактата отредактированы для изготовления беловой рукописи, не доделал Державин немногого. Вот перечень недоработанных мест.
В 3-й части:
1. Не доведен до конца перевод триолета Гагедорна.
2. Не указаны части и страницы по собраниям сочинений Дмитриева и Хераскова в главках "Романс" и "Станс".
3. В главке "Песня" лишь вчерне набросана маленькая вставка о малороссийских песнях и примечание к ней.
1. Не принято окончательного решения относительно абзаца, касающегося "разделения по песнопевцам".
2. Не введены в текст ноты Пиндаровой оды и гимна к Немесиде.
3. Не вписан перевод оды Клопштока.
4. Не подобраны новые примеры различных метров вместо заимствованных у Тредиаковского, против которых возражал Евгений.
"новейшего" русского стихотворения, в котором бы последующая строфа начиналась с последнего слова предыдущей.
Из рукописей и переписки с Евгением видно также, что Державин намеревался дать к книге два приложения.
Одно из них — таблица "Меры горацианских стихов. С назначением, как в древности каждый род стихов назывался. Труды Александра Котельницкого". На титульном листе этой таблицы Евгением сделана помета "NВ 7", вверху листа позднейшая надпись Державина: "Сию таблицу приложить при конце книги".25
Указание на замысел другого приложения содержится в конце 3-й части, где, перечислив ряд имен поэтов, Державин обещает "о некоторых упомянуть в номенклатуре". При составлении этой "номенклатуры" поэт, по всей вероятности, собирался использовать сделанный для него Евгением "Хронологический реестр русских лириков, выписанный из моего словаря" (см.: Гр., 6, 312).
Окончательный характер этого приложения пока неизвестен, но о его раннем виде и о том, как оно включалось в "Рассуждение", позволяет составить некоторое представление уцелевший лист черновой редакции, содержащий конец основного текста сочинения и начало "номенклатуры". Этот фрагмент интересно привести целиком, поскольку, помимо всего прочего, он свидетельствует, что Державин разделял идею о немецко-французском характере силлаботонических метров, выдвинутую Радищевым и Львовым, хотя, в отличие от них, не требовал замены "чужих" — "русскими размерами".
Державина). Привожу здесь связный последний текст, дополняя недописанные слоги.
"Мы имели в (древние, — слово зачеркнуто, но нового прилагательного не вписано. — В. 3.) времена песни стихосложения польского; но сначала в царствование императрицы Анны Ивановны и потом Елисаветы Петровны г-н Тредьяковский, Ломоносов и Сумароков ввели стопосложение немецкое и французское и по большей части г. Ломоносов и Сумароков только четыре рода стихов, как-то: ямб, хорей, дактиль, анапест и помещенные с ними пиррихи и спондеи, коих примеры можно видеть г. Тредьяковского в первом томе сочинений его и переводов на стра., г. Ломоносова в части первой в письме его о правилах российского стихотворства на странице 11".
На этом текст лицевой части листа обрывается: далее оставлено пустое место, — очевидно, для внесения туда таблицы с примерами разных метров, как сделано в конце "Части 4-й". Гораздо позднее в нижней части листа Державин мелкими буковками нацарапал: "акростишные", — несомненно, для памяти. Поскольку окончательный текст трактата завершается примерами именно "акростишей", эта авторская помета является безусловным доказательством того, что сохранившийся текст трактата — полностью законченный, завершенный труд в его основной (без приложений) части. На оборотной стороне следует:
"Г-н Ломоносов, писав свои звучные оды ямбом, советовал по свойству громогласного сего стиха писать оные, а другие роды хореем.
Сказав о всех лирических произведениях, их содержании, составе и роде стихов, в них видимых, нужным почитаю наименовать славнейших древних и новых лириков в их песнях (так! — В. 3.), известных в ученом свете, дабы молодые наши сочинители, видев их изящность, могли с ними познакомиться и последовать тем, с которыми таланты их однородны суть.
Древние
Еврейские пророки — Моисей, жил до рождества Христова за 1363 года. Песнь его "Бытия" в книге V: "Вонми небо и возглаголю".26
Иов. Известная в Библии беседа его с богом, писанная стихами, почитается лирическою поэзиею".27
могла принять завершенная "номенклатура", сказать трудно. Однако приведенная обширная цитата особенно существенна потому, что позволяет судить о замысле "целевого назначения" "Рассуждения" в целом, которое в значительной мере затушевано в окончательном тексте и не всегда принимается во внимание.
Как ясно видно из чернового текста, Державин адресовал свой труд "молодым нашим сочинителям". Отсюда проистекает двоякий характер его сочинения.
С одной стороны, это нечто вроде учебного пособия, в котором собраны полезные для "молодых сочинителей" сведения по теории и истории лирической поэзии, а также материалы, с точки зрения Державина, хотя и не нужные и даже бессмысленные, но вводимые в трактат постольку, поскольку они встречаются в распространенных теоретических трудах "новейших словесников" и потому нуждаются в соответствующем изложении и оценке.
С другой стороны, "Рассуждение" — обобщение громадного опыта крупнейшего русского поэта; это эстетический трактат, основанный на державинском понимании лирической поэзии, ее происхождения, истории, теории и современной практики, — причем практики не одного только автора, но всей русской поэзии конца XVIII-начала XIX в.
Отсюда понятно, каким образом могло возникнуть в трактате, например, объяснение особенностей современной Державину рифмы, присущих "русской школе" функционально-значимой рифмовки. Это объяснение помогает ныне понять специфику рифмовки большинства ведущих поэтов второй половины XVIII-начала XIX столетия (Княжнина, Карамзина, Радищева и многих других, до молодого Пушкина включительно) — и даже самого Державина, хотя он после 1779 г. основывался на иных принципах.28
"ученых" градаций "новейших словесников" с тем, чтобы, детально описав отдельные разновидности "од" (а точнее — лирики), заявить о их ненужности, ибо в одном лирическом стихотворении можно говорить обо всем и по-разному, — и здесь Державин опирался уже на свой собственный творческий опыт прежде всего.
В ранней редакции этот полемический элемент, направленный против "школьных правил", был еще более явным. В бумагах поэта есть лист с заметками, сделанными при чтении очередного трактата Гецеля. А на обороте этого листа — фрагмент текста ранней редакции 4-й части "Рассуждения". Судя по первой фразе, этот фрагмент следовал непосредственно за изложением французского (Батте) и немецкого (Зульцер) "разделения од":
"Сверх сих двух есть еще педантическое, или школьное разделение од, которому хотя едва ли кто последует, по я к сведению наших молодых писателей не за излишнее чту показать и их, как-то:
Ода апобатерическая, или отъезжающих в путь;
— эпибатерическая, или возвратившихся в отечество;
— сотерическая, или на выздоровление;
— евхаристическая, или благодарственная;
— эоническая, или вековая, т. е. по происшествии столетия;
— симпозиастическая, или великолепный пир описывающая;
— просевтическая, или просительная;
— панегирическая, или похвальная, каковы суть все Клавдиановы.
Но поелику разделение г-на Гецеля не удовлетворительно кажется к точному различию, ибо в тех и других разделах может быть философия...".29
На этом текст обрывается, но уцелевшая часть последней фразы позволяет заключить, что тут начиналась мысль (продолжавшаяся на отсутствующем листе), которая в последней редакции развивается в рассуждениях о "смешенной" оде ("... в ней одной стихотворец может говорить обо всем..."). Иначе говоря, с самого начала работы над трактатом Державин приводил различные "классификации" с тем, чтобы их оспорить и отвергнуть.
Уже в первой части трактата, самой большой по объему, Державин поставил на голову все традиционные классификации и типологии (или, как он выражался, "разделения", "разделы") лирической поэзии. Во всех существовавших классификациях (начиная с "коренной греческой") принято было делить лирические произведения по "материям" ("предмету", содержанию), Державин же начинает с классификации "вдохновения",30 при этом сразу решительно оговаривая , ибо "может быть у всякого свое и по временам отличное вдохновение по настроению лиры или по наитию гения" (Гр., 7, 523). Потому-то многочисленные приводимые им цитаты — это не "образцы для подражания", а лишь примеры для иллюстрации развиваемых положений. В результате цитаты из торжественных од Ломоносова перемежаются сентиментальными стихами Дмитриева и Нелединского-Мелецкого, Сафо и Анакреон соседствуют с Сумароковым и самим Державиным, что приводило в сугубое недоумение и возмущение правоверных "беседчиков".
Полный анализ всего нового, что вносил в русскую эстетику Державин, невозможен в пределах настоящей работы, да и не входит в ее задачи.31 Поэтому здесь нужно остановиться лишь на некоторых, на мой взгляд, принципиально важных моментах.
(или имеет их в виду, не вводя конкретных ссылок).
"поэзий" (литератур), хотя именно эти пункты значились у него в первоначальных набросках "Лирического рассуждения". В сохранившемся черновом "Плане Рассуждения об оде" два последних пункта — "Отличнейшие лирики в разных народах" и "Русские лирики".32 Державин отошел от первоначального плана, по-видимому, потому, что реализация его могла создать застывшую, статичную картину суммы разрозненных национальных литератур, взятых в их отдельной "лирической ипостаси".
Державина же интересует процесс — эволюция самой лирики как таковой, ее воплощение в разных жанрах, формах, содержаниях ("материях") на различных исторических этапах.
— не провозглашает превосходства того или иного этапа развития одной национальной поэзии над другими ее этапами. У него полностью отсутствует эта идея, столь характерная для классицизма с его отрицанием средневековья и барокко, а в момент написания трактата — для романтизма, который начинал усиленно уничижать и "свергать" классицизм.
Принципиальное провозглашение правомерности существования "различных вкусов" (Гр., 7, 597) означает полнейший разрыв Державина со всеми нормативными поэтиками — как классицистической, так и сентименталистской. Это — утверждение принципа историзма, взятого в аспекте анализа и оценки определенного литературного явления — лирики.
"оценочных" критериев, без предпочтения одной поэзии другой по тем или иным параметрам. Этим диктуется самый выбор национальных литератур (так, па-пример, не найдя принципиальных отличий от других европейских поэзий у голландцев и англичан, Державин не ввел их в "Рассуждение", хотя материал у него был подобран). Этим же определяется и отбор материала внутри одной национальной поэзии: выбирается по преимуществу то, что, будучи характерным для данной поэзии, отличает ее от других.
Так, Державин располагал довольно обстоятельным материалом о грузинской поэзии, но, уловив, что в ней очень часты внутренние рифмы, включил лишь один, самый показательный именно в данном отношении пример. То же самое можно сказать о подходе Державина к скандинавской (скальдической) поэзии — явлению доныне совершенно исключительному по интенсивности звукописи и сложности кеннингов; индийской — как связанной с музыкой; китайской, непохожей на все остальные до того, что сам автор трактата вынужден признаться, что ничего не может в ней понять, и т. д.
"оду" иллюстрировать древнееврейским, индийским и современным русским материалом; "акростиши" — иудейскими псалмами и русским стихотворением XIX в. "Князь Кутузов-Смоленской".
Таким образом, трактат Державина в целом находится на уровне современной ему европейской эстетической мысли, которая пропущена сквозь его личное отношение и соотнесена с его собственным поэтическим опытом и практикой русской поэзии. Наряду с этим в отдельных весьма существенных моментах мысль Державина-теоретика вырывалась далеко вперед,33 чем и было обусловлено неприятие "Рассуждения" в Беседе. А это, в свою очередь, привело к тому, что, по необходимости выступая в заседаниях общества с чтением фрагментов своего труда, Державин готовил его к отдельному изданию, пользуясь дружеской критикой наиболее компетентного в этот период историка литературы — Евгения Болховитинова.
* * *
"Продолжения о лирической поэзии" в том виде, какой принял текст после работы над ним автора. Последняя, 4-я часть трактата также подготовлена к печати и будет опубликована в следующем сборнике "XVIII век".
— обилие тире, которые в принципе должны были отделять одну группу мыслей от другой, разделять не связанные непосредственно между собою фразы, а иногда и выполнять роль своеобразных "полуабзацев". Однако в некоторых местах рукописи тире выступают за пределы этих функций и следуют просто после каждой фразы, являясь как бы графическим дополнением к точке. На эту особенность стилистики и пунктуации рукописи обращал внимание автора Евгений: "Еще скажу вам, что в сочинении вашем часто слог слишком отрывен и нигде нет связи мыслей н замечаний. Нужно сии места посвязать, а линеечки (тиреты) многие выключить" (Гр., 6, 321). Сопоставление собственноручных дополнений Державина в "рукописи Капниста" с воспроизведением этих мест в рукописи ГПБ показало, что многие тире принадлежат не автору, а переписчику. Выяснение же неавторского происхождения ряда тире позволяет снять некоторое число этих знаков.
Главка "Мадригалл" (включающая в себя также характеристики сонета, триолета и др.) вынесена в отдельный абзац, хотя в рукописях она входит — явно по недосмотру — в предыдущий, завершающий характеристику кантаты.
— публикатору.