Приложение
Г. Р. Державин. Продолжение о лирической поэзии часть 3-я
Кантата — небольшое лирическое, музыкою препровождаемое сочинение, получившее происхождение свое в Италии. — Она может заключать в себе канционету (краткую оду), мотету (церковной гимн) и кантату (песнь благородную, нравоучительную). Все они и прочие, в Италии известные, на музыку перелагаемые стихи, вошли в большое употребление не токмо в их отечестве, во и по всей Европе со времен вышеупомянутых Данта, Петрарха и Бокация. — С инструментального же музыкою мотеты, или гимны, по мнению Бровна, принесены греками, но не прежде как в XV столетии, по взятии турками Константинополя,34 при папе Сиксте IV. А как папа Пий IV в XVI веке хотел оную изгнать, то славный сочинитель музыки Палестрино, придав ей более важности и благоговения, удержал, и с тех времен она доныне существует в католических и прочих христианских церквах, окроме, как выше в примечании сказано, греческой. — У нас же кантата известна как под собственным ее именем, так под названием концерта и простой канты. — Концерты поются в церквах одною голосовою хоральною музыкою; а канты — в семинариях и мирских беседах певались в старину с гуслями и другими инструментами, как и духовные песни, более ж — одними голосами; ныне же редко. — Церковные концерты обыкновенно составляются из псалмов и других священных песней. А кантаты из разных житейских происшествий, мифологических, исторических, пастушьих и любовных, — и особливо в случаях важных, торжественных. Например: на бракосочетание ныне царствующего государя императора; на рождение великого князя Николая Павловича; на приезд из чужих краев великой княгини Марии Павловны, находящиеся в моих сочинениях в I и III частях на страницах 203, 309 и 213, которые на музыку положили первые две г-н Сарти, а последнюю г-н Бортнянский. Относительно же наших кант прошедших XVII и XVIII столетий, то они сочиняемы были большею частию из малороссиян духовными особами на разные происшествия, а паче душеспасительные — силлабическим польским стихотворением, из коих одной для примера куплет прилагаю:
Кто крепок на бога уповая,
Тот неподвижно смотрит на вся злая.
Ему же ни в народе мятеж бедный,
Не страшен мучитель зверовидный;
Не страшен из облак огш, палящий,
Ниже ветр, от южных стран шумящий;
Когда он, смертного страха полный,
Финобалтийские движет волны.
(Сочин. Феофана Прокоповича.35)
Кантата может занимать место древнего пеана или схолии. — Она не требует высокого парения л сильных выражений, приличных оде или гимну, и должна изображать просто, ясно, легко всякие умиленные, благочестивые, торжественные, любовные и нежные чувствования, в которых видно бы было более чистосердечия и страсти, нежели умствования и затей. — Поэт не должен в ней выпускать из виду своего предмета и представлять его естественно, более в чувствах сердца, нежели в действии. — Для сего самого кантата разделяется на две части: на речитативы и песни. — Речитатив не что иное есть, как музыкальный рассказ или распевное чтение с музыкою, предварительно изображающее положение сочинителева духа, и служит вступлением в материю песней. — Песни представляют чувства или страсти сердца, приводящие душу в движение. — Речитатив должен быть тише и простее; а песни живее и пламеннее, а особливо хоры. — Кантата может быть сочинена стихами разных родов и мер: в речитативах длиннейшими, сколько можно ближе к обыкновенному разговору, как-то четырехстопными и шестистопными; в песнях же трехстопными, двухстопными, иногда и четырехстопными, однако не более, — но всегда плавным, гладким слогом, потому что длинностишные и шароховатые не так удобно полагаются на музыку. Кантату в Италии разделяют в рассуждении и самого содержания ее на два рода: на большую, или важную, на меньшую, или увеселительную. — Первая для народных собраний, вторая для комнаты. Первая исполняется многими голосами и инструментами, вторая небольшим хором. — Кантата обыкновенно начинается речитативом, в котором, так сказать, предуведомляются слушатели о ее содержании, последствие же объясняет она песнями одногласными, двугласными, трехгласными, четырехгласными, пятигласными и хорами, но заключается всегда последним. Маленькая италиянская кантата, или, как французы называют, кантопета, может состоять из одного речитатива и песни или хора; но в ней требуется большей исправности и чистоты в стихотворстве и музыке, нежели в большой. Светские кантаты, в которых допускаются небольшие драматические разговоры нескольких лиц, называются "drama musicale"; важного же содержания, хотя и не духовные, — ораториями (oratio), о которых ниже объяснится. — Пример кантаты, взятой из языческого баснословия, можно видеть в переводе Жан-Баптиста Руссо, под именем "Цирцеи", напечатанной в моих сочинениях, II части на странице 183-и. К сему же роду лирических музыкальных песен относятся мадригаллы, сонеты, триолеты, рондо, серенада и прочие в Италии, Франции и Гишпании известные поющиеся стихотворения.
Мадригалл италиянского сочинения состоит из 5-ти, 8, 11 и 16 строк. Содержание его, форма и мера стихов могут быть различны. У него даже и правил нет. Происхождение его выводят от слова mandra — стадо, куча; иные от трубадуров. По сему самому и причисляется к сельским песням. — У нас же называют мадригаллами род небольших стихов, в честь или угождение кого-либо, а паче женщин писанные, в которых с замысловатою остротою в последнем стихе похваляется их красота, добродетель и прочее. — Сонет — италиянское произведение, род стихотворения, состоящего из 14-ти экзаметров, разделенных на два четырехстишия и на два трехстишия. — В первых двух четырехстишиях женские и мужеские рифмы чрез строку одинакие, а во вторых двух трехстишиях два первые стиха — с одинакими рифмами сряду, последние же четыре стиха с особенными рифмами против первых четырехстишных чрез строку. Примеры сонетов Петрарховых можно видеть в II 1-й части моих сочинений на страницах 230, 231 и 232, взятых из буквальных переводов г-на Шишкова,36 а я прилагаю здесь славный Барров, переводу г-на Сумарокова. — Триолет— Рондо, французская небольшая песня, сочиняется строфами, по восьми стихов каждая строфа, таким образом: в каждой строфе первой половины первые два стиха повторяются на конце во второй половине; рифмы же сочетаваются: первая с четвертой, пятой и седьмой, а вторая с третьей, с шестой и с осьмой, что видно из старинного французского примера у г-на Лагарпа. — Ежели сие повторение натурально, само по себе выдет, что вторые стихи подкрепляют первые и делают песнопение весьма приятным. — Серенада — слово италиянское, означающее вечер, потому что стихотворное сие сочинение, положенное на инструментальную и вокальную музыку, поется при вечере в хорошую погоду пред каким-либо домом в честь любезного предмету. — Серенада более употребляется в Гишпании. Будучи препровождаема тихо в безмолвии, в мрачную или несколько лунную ночь, на цитре, на гитаре или на каком-нибудь другом инструменте в открытом воздухе, весьма трогает сердце. — Само по себе разумеется, что она должна быть нежного, страстного содержания. Греки весьма пристойно называли ее жалобною песнию, пред дверями воспеваемою. — Эстетики полагают в сей род Горациеву I части ХХV-ю оду к Лиде. — Вот примеры:
Сонет.
Великий боже! твой исполнен правдой суд,
Щедроты от тебя имети смертным сродно;
Но в беззаконии все дни мои текут,
И с правосудием — простить меня — не сходно.
Долготерпение ты должен окончать
За тьму моих грехов по правости устава,
И милосердие днесь должно умолчать:
Того теперь сама твоя желает слава.
Во мщеньи праведном ты тварь свою забудь;
Пренебрегай ток слез и тем доволен будь,
Греми, рази, свою ты ярость умножая!
Хотя и трепещу, я чту твой гнев стеня,
Но в кое место ты ударишь, поражая,
Не крыла чтобы где Христова кровь меня.
(У г-на Сумарокова часть 9, стран. 113.)Мадригалла.
Нет, Хлоя, не могу я страсти победить!
Но можно ли тебя узнать и не любить?
Рассееваешь грусть и исправляешь в нраве;
Год жизни я отдам за этот райский час,
Чтоб видеть мне тебя, чтоб слышать мне твой глас,
И часто мысль одна: "Увижу завтра Хлою" —
Уже на целый день веселья мне виною.
(Соч. г-на Дмитриева часть 2, стран. 85-я.)Триолета.
— Лизета чудо в белом свете, —
Вздохнув, я сам себе сказал, —
Красой подобных нет Лизете;
Лизета чудо в белом свете;
Умом зрела, в весеннем цвете.
Когда же злость ее узнал...
- Лизета чудо в белом свете! —
Вздохнув, я сам себе сказал.
(Сочин. г-на Карамзина часть 1, стр. 175.37)Рондо.
Время сбросило порфиру
Зимню, хладную долой,
Ниспустило всему миру. —
Я, мою взяв в руки лиру,
В честь весне глас строю мой.
Время сбросило порфиру
Зимню, хладную долой.
(Из Лагарпа38)
Вместо вышеупомянутой оды к Лиде, почитаемой эстетиками серенадою, которая в нынешнем веке была бы непристойна, прилагаю аллегорическую; но к сему роду всякая любовная, нежная песня, сходная к обстоятельствам любовников, годится.
Серенада. Сильфко Лилее.
Лилея нежна, благовонна,
Цвет постоянства, чистоты,
Что так тиха, скучна, безмолвна
Цветешь уединенно ты?
Взгляни, весна уж наступает,
Погодка тихая дыхает. —
Но ты, Лилея, спишь!Кинь зимние твои теплицы
И пышны скучные места
И из стеклянный светлицы
Взгляни на поле, на куста,
На облак голубые сонмы. —
Но ты, Лилея, спишь!Се день настал, выдь из темницы
Свободным воздухом дышать;
Взгляни на светлых злаков лицы, —
Готовы все тебя обнять;
К тебе главы их наклоняют,
Благоухать тебя желают. —
Но ты, Лилея, спишь!Взгляни на воды, как златятся,
От солнца чешуясь лучем;
Когда, когда, мнят, покатятся
Омыть в подножье пыль твоем?
Услышь, услышь глас Сильфа томна,
К тебе души любовной полна! —
Но ты, Лилея, спишь!39
Оратория (oratio, или речь) — музыкальное, некоторою частию драматическое, а более лирическое сочинение, подражательно из древней греческой, перемешанной с хорами трагедии заимствованное. — Оратория появилась первоначально в западной церкви от пилигримов, или поклонников святым местам, возвратившихся из Иерусалима, после крестовых походов. Они по набожности своей, взяв тексты и лица из священного писания, составили из себя хоры и открыли первое сего рода песнопение во Франции в похвалу святых в исходе XV или в половине XVI столетия, вероятно при том же папе Сиксте или Пии IV, при котором и кантата вошла в употребление в Италии. — Более же ввел ее в оную некто флорентинец Нерий40 в XVI уже веке, для подкрепления благочестия. — Около тех же времен, такого же почти свойства, появилось лирическое, музыкально-драматическое произведение на венецианском театре под названием оперы, сочиненное в честь короля французского Генриха II 1-го. Оратория с оперой различествует в том, что оратория имеет духовное содержание и лица из священного писания ветхого и нового завета; а опера, — разумеется важная, — из языческой мифологии, истории древней и новой. — В оратории поющие лица не облекаются в театральные одежды, а в опере в такие, какой народ и состояния представляют. — В оратории поющие лица не действуют и в разговорах не имеют почти никакой связи, а опера есть связная драма. — Цель оратории — одна только та, чтоб возбудить в слушателях те же сердечные чувствования, кои воспеваются; а в опере представляются действия, лица имеют в изъяснениях своих узел и прочие драматические принадлежности. — Опера блистает великолепием, лица ее открыты; в оратории, напротив, поют с великим смирением и если можно, то и сокровенны, дабы пение казалось с облаков, подобно ангельскому, и во время продолжения оного какою бы кто из певцов неосторожною размашкою или неприятною физиогномиею не сделал соблазна и не привел в смех слушателей. Опера для зрения; а оратория для слуха. — Опера земное, а оратория небесное пение. — Оперу должно не спуская глаз смотреть; а ораторию слушать с закрытыми глазами. — Опера представляется на театре во всякое время; а оратория токмо в католических и прочих иностранных церквах в знаменитые праздники или в дни, особому благоговению посвященные; но у нас по великим постам на театрах и в домах; а потому здесь пристойнее может оратория назваться большою кантатою. — В каковом понятии "Рассуждения" сего в первой половине41 "Целение Саула" не должно признавать церковною, а светскою. — Церковная оратория должна начинаться лирически, как и Бровн, — с которой я подражательно сделал свою, — начал таким образом:
Восстань, о Месть! из преисподней
Со пламенных твоих одров
И лей казнь на главу его.
У меня же — как светская большая кантата, потому что в церквах наших ораториев не бывает, — начинается предуведомительным речитативом:
Саул, Сиона царь, сын Кисов, волю бога,
Взгордясь, презрел, тем власть его уничижил.
Но для церковной оратории нет нужды в таком предъизвестительном речитативе, потому что по случаю какого-либо церковного праздника, священного известного происшествия или дня, на особое благоговение посвященного, всяк о предмете известен; притом вообще речитатив церкви неприличен, поелику он есть разговор или повествование и относится к драме или эпопее. Если ж в оратории речитативы, арии, дуэты и прочие песни для пременения музыки и отдохновения необходимы, то должны быть они, сколько можно, не столь часты и сокращенны для возбуждения только или, так сказать, для воскрыления хорального пения. — Главное свойство ораторий — хор. Он есть глас церкви, или лучше — целой вселенной, славословящий едиными устами своего создателя. — Равномерно лицы в оратории допускаются только для того, чтобы разными их характерами сочинителю музыки дать случай блистать своим искусством в оттенках чувств или страстей. Никогда не должен сочинитель оратории спускать с глаз главного своего предмета, ни выше его не возноситься, ни ниже спускаться, а всегда от него заимствовать и к нему только относить свои чувства, тем паче не уклоняться к личности или к каким поучениям, — ибо оратория не богословия. — Стихи должны быть в ней без всякой пышности и натянутых прикрас, плавны, просты, умилительны. Нежные, утонченные и сладострастные песни, каковы бывают в операх и кантатах, важности ее не соответствуют и совсем не у места. — Стихотворец для сочинения оратории потребен пе самой высокой степени, но посредственной, который бы умел только делать стихи, для музыки способные, изъявляющие кроткие литанические, или молебные, чувства. — Словом, кто хочет упражняться в сочинении стихов для церковной музыки, тот может почерпать примеры как для состава их, так и самого содержания из Псалтири, избирая такие псалмы, которые могут изображать пламеннее, торжественнее, живее или умилительнее чувства сердца, в таком расположении духа, в каком сочинитель находится; также советоваться нужно ему с главными основателями церковной музыки, как-то: с Палестрином, Дурантом, Парголезием, Бахом, Гайденом, Плейелем, Сартием, Березовским, Бортнянским и прочими. — На нашем языке не знаю я никакой оратории, на какой-либо особливой случай сочиненной, кроме переведенной господином Карамзиным о сотворении мира г-на Гайдена. — В рассуждении чего для примеру, как род небольшой оратории, представляю здесь литанию, или молитву о здравии императора, положенную на музыку в прошлом 1807 году г-м Нейкомом.
Молитва.
Господи! воссылают
К тебе свои мольбы;
Взор, длани простирают
Смиренные рабы:
Взгляни сквозь страшны бездны
С высот твоих святых
На вздохи, токи слезны,
На огнь фимьямов их.
Взгляни — и виждь: Россия,
Тьмой душ, как звезд, горя
Средь тверди голубыя,
Храни его на брани,
Покой в пути, паси;
Твои незримы длани
Везде над ним носи;
—
Ты зришь, сколь враг его
Геройских душ свел в гробы
Средь зверства своего. —
Там мать лишилась сына,
Четы здесь половина, —
И ты, творец! — доколь?..Доколе токи крови
Велишь нам, грешным, лить?
Жесток не может быть. —
Престани же от гнева,
Рев бури усмири;
Хлябь алчную Эрева
Ударь — и с крыл Зефира
Снесется тихий день,
Благоуханну мира
Даст Александр нам сень!
Опера. — Мы видели уже, откуда происходит; однако в целости своей она не есть изобретение одной Италии. — Она в некоторых отношениях не что иное, как подражание древней греческой трагедии. Там также разговоры сопровождались музыкою, как и в ней речитативы, только известными тонами;42 равно лирические стихи пелись хорами, но тоже уставными. С другой стороны, известно, что в новейшие времена в разных народах к увеселению государей и знатных господ изобретены и введены в нее новые перемены, которые соединены и смешаны с разнотонною музыкою, различными представлениями, чего прежде не было. — Долгое время опера была забавою только дворов, и то единственно при торжественных случаях; но как бы то ни было, ныне уже стала народною. — Поелику же в ней большая часть есть лирическая, или лучше — прямая важная опера, по образцам Метастазия, должна быть вся писана краткими лирическими стихами или, по крайней мере, скандированною прозою, чтоб удобно было ее сопровождать музыкою; а потому и скажем нечто об ней.
Некоторые французские, а паче немецкие эстетики43 италиянскую оперу и хвалят и порицают. Они говорят: "В сем чрезвычайном зрелище господствует удивительная смесь великого и малого, прекрасного и нелепого. В лучших-де операх видишь и слышишь такие вещи, которые или по ничтожности, или по несообразности своей, подумаешь, для того только припутаны, дабы подурачить зрителей, попужать детей и легкомысленную чернь. Между тем посреди сих безделиц, мелочей и даже обидных для хорошего вкуса представлений встречаешь такие действия, которые глубоко проницают сердце, наполняют душу восхищением, нежнейшим состраданием, сладостным удовольствием или ужасом и содроганием. — В одной сцене негодуешь на дурачество; в другой, позабывая себя, берешь участие в действующих и не веришь, каким образом случилось, что те же, которые удивляли великодушием, благородною осанкою, вежливым обхождением, вдруг, как шуты или сумасброды, смешной надутостию, уродливым кривляньем и всякими непристойностями морят со смеху детей и народ, досаждая благомыслящим, которые для того иногда от них отвращаются. — Кроме сих противуположностей, несоответственностей и несвязностей в игре их, благоразумию и хорошему вкусу противных, усматриваются неудобства и почти невозможности иметь совершенную оперу по самым ее правилам. В ней требуется разнообразности, чудесности, беспрестанных перемен и самой чрезъестественности в отношении природы. Для сего необходимы не токмо все художества, но и многие науки: поэзия, зодчество, музыка, живопись, перспектива, механика, химия, оптика, гимнастика и самая философия для познания и изъяснения всех страстей и тайных изгибов сердца человеческого, какими средствами удобнее его растрогать и привести в желаемое положение. Сего же без превосходных дарований (виртуозов) сделать не можно. Таланты редки, а ежели и найдутся, то наивеличайшая в том состоит трудность, чтоб по самолюбию, по самонравию и по неисчисленным прихотям привести их к искреннему единодушию, дабы все действовали согласно и к единой цели. Всякой из них своим искусством хочет отличаться, не смотря на то, хотя бы на счет другого, а иногда и на свой собственной, — лишь бы, например, поэту исполинским воображением, певцу чрезмерною вытяжкою голоса, музыканту непонятными прыжками перстов, при громком рукоплескании заставить выпучить глаза и протянуть уши такого же вкуса людей, каковы они сами. От того-то бывает, что они в таковых случаях уподобляются тем канатным прыгунам, которые руки свои принуждают ходить, а ногами — вкладывать в ножны шпагу, думая, что это чрезвычайно хорошо. — От таковых-то усилий и несообразностей с прямым вкусом выходит в италиянских операх нередко нелепица. Вместо приятного зрелища — игрище, вместо восхитительной гармонии — козлоглашение. Наконец, г-да немецкие эстетики говорят, что великолепное сие представление со всем превосходством его изобретения, наилучшим из всех представлений быть долженствующее, вымышлено больше легкомысленно, нежели благоразумно; потому что оно, с одной стороны, совершенным почти быть не может, а с другой — в странных его и шутовских явлениях унижает самые превосходные дарования и делает изящные художества презрительными. Сами итальянцы признаются, что наивеликолепнейшая опера нередко бывает скучною, даже и несносною, оттого что уклонилася от природы и не удерживает в себе даже и топи вероятия. Если же И доставляет некоторое удовольствие, то только минутное, для того что, увеселяя зрение и слух, не питает души. Здравомыслие редко в операх проскакивает. В рассуждении чего, по великим на нее издержкам, по бесчисленным в ней трудам и по многообразным сцеплениям вещей, она подобна той многосложной машине, которая беспрестанно портится. Это, по изречению Августа44"та рыба, которая не стоит золотой уды", или "игра свечи". — Если ж что и имеет в себе хорошего, могущего при-несть некоторую пользу, то единственно то, что подала случай соединить поэзию с музыкою, как водилось то у древних. — По всем таковым причинам г-да эстетики желают ее исправления, дабы возвысить к той благородной цели, какова была греческая трагедия, от которой она происходит.
Я не вовсе намерен соглашаться с таковым строгим судом, ниже смею защищать оперу. Любимец муз, имеющий доступ к государю, уважение от своих подчиненных и благорасположение к себе публики, которому бы поручено было в управление сие важное зрелище, и посредственностию оного может заслужить благодарность. — Тонких знатоков мало; вкусы различны, — и миг удовольствия — шаг к блаженству. А сего уже и много, когда доставится случай некоторым и несколько часов провести с приятностию. — Какое же другое зрелище к сему способнее, как не опера? — Она, мне кажется, перечень, или сокращение всего зримого мира. Скажу более: она есть живое царство вымыслов и мечтаний поэзии; образчик (идеал), или тень того удовольствия, которое ни оку не видится, ни уху не слышится, ни в сердце не всходит, по крайней мере простолюдиму. — В ней представляются сражения, победы, торжества, великолепные здания, хижины, пещеры, бури, молнии, громы, волнующиеся моря, кораблекрушения, бездны, пламень изрыгающие. Или в противоположность тому: приятные рощи, долины, журчащие источники, цветущие луга, класы, зефиром колеблемые, зари, радуги, дожди, луна, в нощи блестящая, сияющее полудневное солнце. В ней снисходят на землю облака, сидят на них боги, летают гении, являются привидении, чудовища, звери, рыкают львы, ходят деревья, возвышаются и исчезают холмы, поют птицы, раздается эхо. — Словом, видишь пред собою волшебный, очаровательный мир, в котором взор объемлется блеском, слух гармониею, ум непонятностию, и всю сию чудесность видишь искусством сотворенну, а притом в уменьшительном виде, что будто человек познает тут все свое величие и владычество над вселенной. Подлинно, после великолепной оперы долго находишься в некоем сладком упоении, как бы после приятного сна, забываешь и неприятности в жизни. — Чего же еще желать? — Касательно же моральной ее цели, то что препятствует возвести ее на ту же степень достоинства и уважения, в коем была греческая трагедия? — Известно, что в Афинах театр был политическое учреждение. Им Греция поддерживала долгое время великодушные чувствования своего народа, превосходство ее над варварами доказывающие. Много было говорено и писано, что слава есть страсть душ благородных; что ничем другим героев рождать и сердцами их располагать не можно, как ею одной, и великий Суворов разведывал, что о нем говорят ямщики на подставах, крестьяня на сходках. — От граждан они получают известие о городских потехах, если в них сами не случатся, и ничем так не поражается ум народа и не направляется к одной мете правительства своего, как таковыми приманчивыми зрелищами. Вот тонкость политики ареопага и истинное поприще оперы! — Нигде нельзя лучше и пристойнее воспевать высоких сильных од, сопровожденных арфою, в бессмертную память героев отечества и в славу добрых государей, как в опере на театре. — Екатерина Великая знала это совершенно. Мы видели и слышали, какое действие имело героическое музыкальное представление, сочиненное ею в военное время под названием "Олег", в котором одна строфа из 16-й оды г-на Ломоносова была воспеваема:
Необходимая судьба
Во все народы положила,
Дабы военная труба
45
Один стих в таком представлении может произвести следствия, подобные известному слову, сказанному Александром Великим46 Кассандру.
Но оставим политику; сообщим нужные замечания для желающих сочинять оперы.
По принятому издавна обыкновению, ради своей чудесности, опера, — разумеется трагическая, — почерпает свое содержание из языческой мифологии, древней и средней истории. Лица ее — боги, герои, рыцари, богатыри, феи, волшебники и волшебницы.
"Досугах", "Славянских сказках" и песенниках, — много заимствовать можно чудесных происшествий. — Сочинитель опер и трагик могут одно и то же содержание обработывать, представляя знаменитые действия, запутанные противоборющимися страстями, которые оканчиваются какими-либо поразительными развязками торжественных или плачевных приключений. — Сочинитель оперы отличается тем только от трагика, что смело уклоняется от естественного пути и даже совсем его выпускает из виду; ослепляет зрителей частыми переменами, разнообразием, великолепием и чу-десностию приводит в удивление, не смотря на то, естественно или неестественно, вероятно или невероятно. В трагическом роде предпочитает всем другим высокое, трогательное; изъясняется сильным чувством, а не словами одними; в плане и в действиях избегает хитросплетения, держится простоты, в ходе не спешит чрез меру, зная, что противно то свойству пения; еще того более бережется от продолжительной и трудной развязки, почитая, что это дела ума и нужно в трагедии, а не в опере, где надобно более чувства, в продолжение которого что говорит, что делает, то и выражает языком кратким, чистым. — Песни или самые оды для хоров, когда бы пристойность и случай позволили петь их, должны быть ненадуты, просты, сильны, живым наполненные чувством. Самой первой степени поэт, ежели он в слоге своем нечист, тяжел, единообразен, единозвучен, не умеет изгибаться по страстям и облекать их в сердечные чувства, — к сочинению оперы не годится. Не позаимствуют от него ни выразительности, ни приятности лицедей и уставщик музыки. Сочинитель опер непременно должен знать их дарования и применяться к ним или они к нему, дабы во всех частях оперы соблюдена была гармония. — Комической оперист, применяясь к сему, заимствует содержания свои из романов, из общежития; шутит благородно, более мыслями, нежели словами, избегая площадных, а паче перековеркания их по выговору иностранных. Италиянцы обильны и теми и другими, а французы более комическими операми, особливо маленькими, называемыми у них оперетками. — У нас важных опер, сколько я знаю, только две, сочиненные г-м Сумароковым: "Цефал и Прокрис", "Пирам и Тизба".47 Есть переведенные из Метастазия и других иностранных; но они играны на тех языках, а не на русском, не говоря о шутошных и забавных, как Филидора и прочих. Каковые есть и собственно отечественные, сочинения г-д двух Княжниных, Хераскова, князя Горчакова, князя Шаховского, Попова и прочих; но всем предпочитается г-на Аблесимова "Мельник", по естественному ее плану, завязке и языку простому. — Выше сказано, что покойная императрица удостоивала сей род поэзии своим занятием. Она любила русской народ и думала приучить его и на театре собственной его идиоме.48 — Я осмеливаюсь предложить не для образца или подражания, на только для опыта отечественную героическую оперу под названием "Грозный, или Взятие Казани", мною сочиненную.49
Романс получил свое название от романского, то есть испорченного латинского языка, на котором около XI-го столетия первые начали писать сего рода песни трубадуры — прованские стихотворцы. — О сем выше уже сказано; однако сего рода стихотворение и прежде еще их было известно в Гишпании, Англии и у прочих народов. — Гишпання ими особливо богата, и из нее вошли они во Францию, а потом далее. Содержание старинных романсов была всякая всячина: забавная и печальная, а особливо набожность, храбрость, честь, любовь. В них воспевались рыцари, дамы, волшебники, волшебницы; в богомолье, в рыцарских подвигах и волокитстве упражнявшиеся. — Вкус того времени приложенная выше песнь трубадура XIII века своею простотою ясно доказывает. Романсы составляются краткими четырехстрочными разных родов стихами, более ж трехстопными, легким, простым, ясным, текущим слогом, удобным полагаться на музыку, и препровождаются мелодиею на разных инструментах, а особливо на гитаре. По образу повествования сюда же относится и собрание древних русских песен, изданных г-м Ключаревым, о коих при описании песни ниже объяснится. — Сюды также принадлежат нищенские набожные песни о святых и богатырские похождения, которые подобно греческим рапсодиям50 певались у нас по ярмонкам и прочим народным собраниям праздношатающимися бедными людьми, а в Малороссии и студентами, кои назывались прежде сего бурсаками. — Достоинство — разумеется хороших, правильных романсов — состоит в том: 1-е) чтоб писаны были сколько можно простее, но не площадным языком, если ж и шуточно, то шутки бы были в мысли, а не в словах, а особливо в испорченных. — 2-е) Чтоб рассказывались в них сколько можно простодушнее похождении или приключении, но лирически, то есть: раздельно на четырехстрочные куплеты, краткими, выразительными, звучными стихами, с богатыми или счастливыми рифмами. 3-е) Чтоб приключение в них было описано старинное и, сколько можно, того времени наречием и покроем, когда и где что происходило; но не так, чтобы того разуметь было невозможно. 4-е) Чтобы не было в них какого-либо умничества или учености, а равно и варварского невежества. 5-е) Чтоб приключения в них были рассказываемы занимательные, чудесные, трогательные или смешные, почерпнутые из мифологии, истории, басен, романов, сказок и прочих событий времен прошедших. — Словом: романс любит волшебное, чудесное, удивительное, ужасное, мечтательное, любовное, нежное, страстное и всякие издевочные повести обоих полов, а особливо о каком-либо древнем богатыре, странном рыцаре, царе-девице, волшебнике, волшебнице, отшельнике, старинном служивом и проч. — Вот примеры романсов: первый из сочинений г-на Дмитриева част. стран., а второй мой собственной. Первой по легкости и красоте, а лучше — по простоте своей, что есть душа романсов, достаточен был бы для подражания; но как в нем нет рифм, а первые изобретатели романсов трубадуры писали романсы свои всегда с рифмами, то и написал я свой.
Сними с себя завесу,
Седая седина!
Да возвещу я внукам,
Что ты откроешь мне.
Вдали ж передо мной
Чернеет колокольня
И вьется дым из труб.Но кто вдоль по дороге,
Трюх, трюх, а инде рысью.
Под шляпой в колпаке,В замасленном колете,
С котомкой в тороках?
Тащась, чертит песок.Не древний ли крыжатик?51
Вот сунуло куда!
Изрядной я историк!
— заврался.Нет. это бывший вахмистр
Шешминского полку,
Отставку получивший
Чрез двадцать службы лет.
От родины своей;
Все жилки в нем взыграли
И сердце расцвело!Как будто в мир волшебный
Все, все его прельщает,
В восторг приводит дух.И воздух будто чище,
И травка зеленей,
На родине его.Завидя ж дым в деревне,
Растаял пуще он;
Тогдашний день — субботу
"Любезная хозяйка! —
Ворчал он про себя. —
Помешкай на минуту
И будешь ты сам-друг."
И с словом сим стегнул;
Удалый копь пустился,
Как из лука стрела.Уж витязь наш проехал
—
И вот уже въезжает
На свои господский двор.Но что, ах! в нем находит?
Его ль жилище то?
И на дверях запор!Не видно в целом доме
Ни курицы живой;
Все тихо, — лишь на кровле
Он с лошади слезает,
Идет и в дверь стучит —
Никто не отвечает!
Лишь в щелку ветр свистит.
И страхом поражен,
Пошел он вспять с сомненьем,
Его ли это дом?Но робкими ногами
Как вдруг Терентьич лысой
Представился ему.Друг друга вмиг узнали —
И тот и тот завыл.
"Терентьич! где хозяйка?" —
Помещик вопросил."Охти, охти, боярин! —
Ответствовал старик, —
Охти!" — и, скорчась, слезы
"Ух, срезал!
Знать, хозяйка
Велела долго жить!
Скажи, скажи скорее!" —
Терентьич продолжает:
"Хозяюшка твоя
Жива иль нет, бог знает, —
Да здесь ее уж нет!
Всю правду объявить:
Попутал грех лукавый
Хозяюшку твою.Она держала пристань
Один из них пойман
И на нее донес.Тотчас ее схватили
И в город увезли;
Узнать мы не могли.Вот пятой год в исходе, —
Охти нам! — как об ней
Ни слуху, нет, ни духу,
"...Несчастный муж поплакал,
Потом, вздохнув, пошел
К Терентьичу в избушку
И с горести лег спать.
Друзья! еще живет;
Три года, как в округе
Он земским был судьей.52II-й. Царь-Девица
Шепчет русска старина. —
Будто солнце светлолица.
Будто тихая весна.Очи были голубые,
Огнь — уста, власы — златые,
Грудь — как лебедь белизной.В жилках рук ее пуховых,
Как эфир, струилась кровь;
Усмехалася Любовь.Родилась она в сорочке
Самой счастливой порой,
Ни в полудни, ни в полночке, —
Кочет хлопал на нашесте
Крыльями, крича сто раз:
Северной звезды на свете
Нет прекрасней, как у нас.
Как горит средь красных дней,
Так священная корона
Мило теплилась на нейИ вливала чувство тайно
— дивясь:
К ней придти необычайно
Было не перекрестясь.На нее смотреть не смели
И великие цари;
На часах богатыри.
И Полканы всюду чудны
Дом стрегли ее и трон;
С колоколен самогудный
Терем был ее украшен
В солнцах, в месяцах, в звездах;
Отливались блески с башен
Вкруг в восьми ее морях.
Въявь гуляла и в саду,
Летом в лодочке на взморье,
На санках зимой по льду.Конь под ней, как вихрь, крутился,
Полк за нею нимф тащился
По следам издалека.Коз и зайцев быстроногих
Страсть была ее гонять,
И дерев под тенью спать.Ей ни мошки не мешали,
Ни кузнечики дремать;
Тихо ветерки порхали
И по веткам птички райски,
Скакивал заморской кот,
Пели соловьи китайски
И жужукал водомет.
Одаль смели чуть дышать,
И бояр к ней спозаранки
В спальню с делом допущать.С ними так там рассуждала,
Лежа царством управляла,
Их журя за шаловство.Иногда же и тазала
Не одним уж язычком:
То — по кудрям башмачком.Все они Царя-Девицы
Так боялись, как огня,
Крыли, прятали их лицы
И без памяти любили,
Что бесхитростна была;
Ей неправд не говорили,
Что сама им не лгала.
Сплошь низала жемчугом,
Маслила брады седые
И не ссорилась с умом.Жить давала всем в раздолье,
Ездила на богомолье, —
Божеством ее всяк чтил.Все поля ее златились
И шумели под серпом,
Горы капали сребром.Слава доброго правленья
Разливалась всюду в свет;
Все кричали с восхищенья,
Стиходеи ту ж бряцали
И на гуслях милу ложь;
В царствах инших повторяли
О Царе-Девице то ж.
Поднялися женихи
Вереницей к ее дому,
Как фазаньи петухи.Царств за тридевять мудруя,
Вздохами любовь толкуя,
К ней боялись подступить.На слонах и на верблюдах
Хан иной дары ей шлет,
Камень с гору самоцвет.Тот — эдемского индея.
Гребень — звезд на нем нарост,
Пурпур — крылья, яхонт — шея,
Колпиц алы черевички
Тот, — с бандорой выступать;
Горлиц нежные яички —
Нежно петь и воздыхать.
Набожна была чрезчур;
Только в шутках забавлялась,
Напущая на них дурь.Иль велела им трудиться:
Хохлик солнцев, чтоб светиться
В тьме, в век младостью блистать.Но живот понадорвали
И все стали они в пень;
То исчезли будто тень.Тут, откуды ни явился
Царь, царевич или круль,
Ни людям не поклонился,
По бедру коня хлесть задню
И в тот миг невидим стал, —
Шасть к Царю-Девице в спальню
И ее поцеловал.
И ворчала хоть в сердцах;
Но как вслед его окошком
Хлопнув, то вскричала: ах!Конь к тому ж в пути обратном
Град познал в сем звуке страшном,
Что был дерзок Маркобрун.Вот и встал дым коромыслом
От маяков по горам;
Рев завыл и по церквам.Клич прокликали в столице,
И гонцы всем дали весть,
Чтоб скакать к Царю-Девице
— мстить за честь.Заскрыпели двери ржавы
Оружейниц древних лет,
Воспрянули мужи славы
И среди пустынных мест.
И булат и сталь острят;
Старые орлы, седые
С соколами в бой летят.И свирепы кони в стойлах
На холмах и на раздольях
Вьют пыль столбом и пену льют.53Вслух пищали стенобойны,
Раствори чугунны рты,
Звали всех в поход идти.Идет в шкурах рать звериных,
С дубом, с пращей, с кистенём,
В перьях птичьих, в кожах рыбных,
Занимает степи, луги
И насадами моря,
И кричат: помремте, други,
За Девицу, за Царя!
Нас, ни златом, ни сребром,
Но лишь девичьим геройством,
Здравым и простым умом.И так сими вождь речами
Что, подняв бугры плечами,
Растрепали круля в пух.И еще в его бы царстве
Только раз один шагнуть,
Чем его и вспомянуть.Кровь народа Маркобруна
Уподобилась реке;
Он дрожал ее перуна
Но как он Царя-Девицы
Нежный нрав довольно знал, —
Стал пастух — и глас цевницы
Часто ей своей внушал."Виноват, — пел, — пред тобою,
Что прекрасна ты, мила.
Сердце тронь мое рукою." —
Сядь со мной! — она рекла...Так и все красотки славны
Все бывают своенравны, —
Жены, девы любят честь.54