Сравнения и уподобления суть иероглифы, или немой язык поэзии. Поелику она по подражательной своей способности ни что иное есть, как говорящая живопись: то и сравнивает два предмета чувственным образом между собою, или вдруг решительно их друг другу уподобляет, дабы чрез то, не говоря много, изобразить о них яснее свои понятия, или, лучше сказать, чтобы неизвестный или невидимый предмет представить чрез видимый въявь, или на лицо; и тому из них, которому поэт желает придать более совершенств, заняв их от другаго. В сих украшениях нужно: в первом быстрый и проницательный ум, чтоб скоро уметь схватить и верно сличить разность и сходство; а в другом живое, сильное воображение, чтоб спечатком, или списком заменить подлинник. Таковыя сравнения и уподобления чрезвычайно оживляют и украшают лиру. Вот примеры:
Сравнений:
Как лютый мраз весна прогнавши
Замерзлым жизнь дает водам;
Туманы, бури, снег поправши,
Являет ясны дни странам,
Вселенну паки воскрешает,
Натуру нам возобновляет,
Поля цветами красит вновь:
Так ныне милость и любовь,
И светлый дщери взор Петровой
Нас жизнью оживляет новой.
Ломоносов
Или:
Да возрастет ея держава,
Богатства, счастье и полки,
И купно дел геройских слава,
Как ток великия реки
Чем дале бег свой простирает,
Тем больше вод в себя вмещает
Разлившись на поля восходит,
Обильный тук на них наводит
И жатвы щедро богатит.
Ломоносов
Или:
Прекрасно солнце на восходе
Приносит нову жизнь природе:
Аврора тако ваших дней,
Любовь и качества душевны
Сулят нам радости подневны
И век златой России всей.
Херасков
Или:
Увивается тут родная матушка:
Она плачет так, как река льется;
А родна сестра плачет, как ручей течет;
Молода жена плачет, как роса падет;
Красно солнышко взойдет, росу высушит.
Из русской песни
Уподоблений:
В луга усыпаны цветами
Царица трудолюбных пчел,
Летит между прохладных сел;
Стекается, оставив розь?
И сотом напоенны лозы,
Со тщанием отвсюду рой,
Свою царицу окружает!
И тесно вслед ея летает
Усердием вперенный строй.
Подобным жаром воспаленный,
Стекался здесь Российский род
И радостию восхищенный,
Теснясь, взирал на твой приход.
Ломоносов
Или:
Подобно граду он густому
Летяще воинство теснил,
Искал со стороны пролому
И рвался в сердце наших сил.
Ломоносов
Или:
Едемскому подобно саду,
Россия в наши дни цветет:
Всеобщую сердец отраду
Херасков
Усугубление, или усилия, могут быть употреблены с успехом, когда поэт, желая с одной стороны распространиться, а с другой, опасаясь быть растянутым, единообразным, или, так сказать, одноцветным, а по тому самому скучным, напрягает, или усиливает предыдущий свои мысли и чувства повторением какого-либо одного слова, усугубляя тем быстроту своего парения и дая себе тем способ к перемене и к накоплению другими картинами и чувствами своего содержания, главный предмет его обогащающими. Вот примеры:
Здесь Нимфы невской Ипокрены,
Видения ея лишенны,
Сердцами пойдут вслед за ней.
Сердцами пойдут, и устами
В восторге сладком возгласят.
Ломоносов
Или:
Ея и бодрость и восход
Златой наукам век доставит
И от призрения избавит
Возлюбленный Российский род.
Российский род! коль ты ужасен
В полях против своих врагов,
Толь дом твой в недрах безопасен.
Ты вне гроза, ты внутрь покров.
Ломоносов
Или:
Глагол времен! металла звон!
Твой страшный глас меня смущает,
Зовет меня, зовет твой стон,
— и к гробу приближает...40
А там — израненный герой,
Как лунь во бранях поседевший...
А там — вдова стоит в сенях...
А там — на лестничный восход
Прибрел на костылях согбенный,
Безстрашный, старый воин тот,
Тремя медальми украшенный,
Котораго в бою рука
Избавила тебя от смерти;
Он хочет руку ту простерти
Для хлеба от тебя куска.
А там...41
Нравоучение. По той ли причине, что поэзия язык богов, голос истины, пролиявшей свет на человеков, что все почти древние вожди и законодатели, как-то: Божественный Моисей, языческие Орфей, Бахус, Озирид, Зороастр, Брамго, Солон, Оден, наконец, Магомет и многие другие были поэты и законы свои изрекали стихами, или по чему другому; но только известно, что во всех народах и во всех веках принято было за правило, которое и поныне между прямо просвещенными мужами сохраняется, что советуют они в словесности всякаго рода проповедывать благочестие, или науки нравов. Особливо находят более к тому опособною лирическую поэзию, в разсуждении ея краткости и союза с музыкою, чем удобнее она затверживается в памяти и, забавляя, так-сказать, просвещает царства. Китайцы и некоторые другие народы начинают тем воспитание детей, что заставляют их затверживать наизусть стихотворные отрывки, или краткие наставительныя песни. Индейцы браминской секты до того довели сие употребление, что знатнаго поколения беременным женщинам напевают набожные, или нравоучительные стихи, уверяя, что яко бы души младенцев, в утробе еще сущих, напояются благочестием, посредством душ материнских. Подлинно ли это так, не утверждаю; но вижу и в сколиях (о коих ниже объяснится) древних Греков, что и при самых их забавах и веселых пиршествах наставления из виду выпускаемы не были. Первобытные славные лирики, до нас дошедшие, то свидетельствуют. Дикие даже, бедность и угнетение терпевшие скальды, не смотря на лица сильных, пели их народам и обладателям разительныя, но полезный истины. Их иногда гнали, потому ли, что правды мир не терпит, или неприятен пророк в отечестве? — Эдуард I, король англинский, даже истреблял их. Но, напротив того, добрые государи, отцы отечества, любившие доблесть и благочестие, их при себе содержали, уважали их песни, хвалились ими. Песнопевцы везде при них бывали, даже в походах и в самых сражениях. Они ободряли их самих и воинство к мужественным подвигам и к презрению смерти. Словом, древний вдохновенный северный скальд был изступленник веры, законов, вольности, славы, чести, любви к отечеству и верности своему государю. Держа в руках лиру и воспевая песни, метался он между ужасами и опасностями, как полоумный, проповедуя добродетель. Полуденный бард был то же. Псалтирь наполнена благочестием. Самый первый псальм не что иное, как нравоучение. Пророк вдохновенный (vates), или древний лирик был одно и то же. Он был герольд Неба, орган истины. Величие, блеск и слава сего мира проходят; но правда, гремящая во псалмопениях славословие Всевышнему, пребывает и пребудет вовеки! Посему-то, думаю я, более, а не по чему другому, дошли до нас оды Пиндара и Горация, что в первом блещут искры богопочтения и наставления царям, а во втором, при сладости жизни, правила любомудрия. В разсуждении чего нравоучение, кратко, кстати и хорошо сказанное, не только не портит высоких лирических песней, но даже их и украшает. Вот примеры.
Из Пиндара:
Так милостью богов единых
И в добродетелях своих
Все процветают человеки!
Блаженства лишь они дождят:
Чрез них премудрые — премудрость;
Красноречивы — сладость уст;
— их силу стяжут
И все дары текут от них, и т. д.42
Из Горация:
Кто хочет только, что лишь нужно,
Тот не заботится никак,
Что море взволновалось бурно,
Что огненный вращая зрак,
Медведица нисходит в бездны43
Из Ломоносова:
Услышьте, судии земные
И все державные главы:
Законы нарушать святые
От буйности блюдитесь вы
И подданных не презирайте,
Но их пороки исправляйте
Ученьем, милостью, трудом.
Вместите с правдою щедроту,
Народну наблюдайте льготу;
То Бог благословит ваш дом.
Или:
О, коль монарх благополучен,
Кто знает Россами владеть:
И всех сердца в руке иметь.
Из Хераскова:
О смертные! не истребляйте
Своей надежды на Творца:
И гордостью не отравляйте
Во благоденствии сердца.
Хотя земные суть владыки
Пред смертными у нас велики,
Но Бог и над царями Царь.
Как хочет, всеми управляет,
Престолы рушит, возставляет,
Одним все движет перстом тварь.
Из Петрова:
Ты обществу своим примером показал,
Что истинный герой без зависти родится
И качеством своим во друге веселится.
Сладкогласие или сладкозвучие. Любителям изящных художеств известно, что поэзия и музыка есть разговор сердца; что ищут оне побед единственно над сердцами таким образом, когда нежныя струны их созвучностию своею в них отзываются. Греки, достигая до сего, так обработали и одоброгласили свой язык, что при слышании гимнов, препровождаемых лирою, почитали ухо свое душою и дополняли им недостаток их разума. У северных скальдов столь утончен был слух, что признавался отливом картин живущаго света, до чего ни древние, ни нынешние полуденные народы не достигли. Я под сим понимаю, что они были совершенные мастера звукоподражательнаго стихотворения. Знаток в том и другом искусстве тотчас приметит, согласна ли поэзия с музыкою в своих понятиях, в своих чувствах, в своих картинах и, наконец, в подражании природе. Например: свистит ли выговор стиха л тон музыки при изображении свистящаго или шипящаго змия, подобно ему; грохочет ли гром, журчит ли источник, бушует ли лес, смеется ли роща — при описании раздающегося гула перваго, тихобормочущаго течения втораго, мрачноунылаго завывания третьяго и веселых отголосков четвертой; словом: одета ли каждая мысль, каждое чувство, каждое слово им приличным тоном; поражается ли ими сердце; узнается ли в них действие или образ естества. В разсуждении чего, сколь нужно поэту пещися о чистом и гладкотекущем слоге, чтоб он легок был к выговору, удобен к положению на музыку и к изображению всех вышеписанных прелестей. Малая шероховатость, малая темнота досаждают вниманию и разсеивают мысли. Знаю я, сколь трудно до сего достигнуть, чтоб соединить плавность Хераскова с силою стихов Петрова. Но до чего не доможется истинный дар и неутомимое прилежание? — Вот примеры сладкогласия и звукоподражания (onoma-topee).
Сладкогласия:
Поля, леса густые,
Спокойствия удел,
Где я Лизету пел!
Капнист44
Звукоподражания:
И устремлялся гром на гром.
Ломоносов
Или:
Со бомбой бомба, с громом гром,
Ядро жужжа сшибается с ядром.
Петров
Или:
Стуча с крыльца ступень с ступени
И скатится в древесны тени.
Вкус есть судия и указатель приличия, любитель изящности, провозглашатель в разеуждении чувств красоты, а в разеуждении разума, истины. О нем, как о счастии (фортуне), как о сострастии (симпатии), как о высшем уме (гении), говорить много можно, а определить его с ясностию, для всех понятною, едва ли кто возьмется. Но без его печати, как без клейма досмотрщика, никакия искусственныя произведения беземертия не достигают. Он ничего не терпит несвойственнаго природе: от развратнаго бежит, от гнуснаго отвращается, но бывает иногда таким волшебником, который странным и диким существам придает неизъяснимую прелесть и ведет великана паутиною в свой плен. Иногда у современников в тумане, но в потомстве, просветляясь, заслуживает статуи и алтари. Гомер и Мильтон сие доказывают. Без нега ни громогласная арфа, ни тихозвенящая свирель власти над сердцами не сыщут. Он знает всему меру, где тон возвысить, где понизить, где остановиться и где продолжать. На весах его лежит соображение всех обстоятельств, до человека касающихся, времени, обычаев, религии и проч. Он умеет распределять тени красок, звуков, понятий и из разногласия творить согласие. Он, как говорят некоторые эстетики, есть сосредоточенный свет и жар, то есть ум и чувство, между холодною геометриею и пылкою музыкою. Я оставляю сию высокую метафизику их учености, но говорю просто, что без вдохновения на струнах лиры нет жизни, а без вкуса — приятности. Словом, как в области прочих искусств, так и в лирическом стихотворстве, по приличию единственно обстоятельств, предметов и свойств их, когда они естественно, ясно и сладкозвучно выражены, вкус познаваем быть может. Приведем в примеры на нашем языке нечто в великолепном и нечто в простом слоге, а потом в переводе из Греческой Антологии, Анакреона, Горация, как образцов изящнаго вкуса, подражательно и у нас написанное:
В великолепном:
Щедрот источник, ангел мира,
Богиня радостных сердец,
На коей как заря порфира,
Как солнце тихих дней венец:
О, мыслей наших рай прекрасный,
Небес безмрачных образ ясный,
Где видим кроткую весну,
В лице, в устах, в очах и нраве!
В Европе страшну зреть войну?
Ломоносов
В простом:
Ах! когда б я предузнала
Страсти бедственны плоды,
Я б с восторгом не встречала
Полуночный звезды:
Не лила б от всех украдкой
Золотаго я кольца;
Не была б в надежде сладкой
Видеть милаго льстеца.
К отвращению удара
В горестной моей судьбе,
Я слила б из воска яра
Легки крылышки себе
И на родину вспорхнула
Мила друга моего;
Нежно, нежно бы взглянула
Хоть однажды на него!
А потом бы улетела
Подгорюнившись бы села
Среди площади какой;
Возрыдала б, воззопила:
Добры люди! как мне быть?
Я невернаго любила:
Научите — не любить.
Московск. Журнал
Или:
Как придти к ней смеет Скука? —
На часах у ней Любовь.
Н. Львов
В переводах из греческой антологии:
Лиза голову чесала
Скромно гребнем золотым;
Взявши волос, привязала.
К красотам меня своим и т. д.
Из Анакреона:
Опутав Леля Музы
В цветочном тенете,
Стеречь, повергши в узы,
Вручили красоте45
Из Горация:
О ты, Бландузский ключ кипящий,
В блистанье спорящий с стеклом,
Струи целебныя точащий,
Достойный смешан быть с вином!
Ты будешь славен, ключ счастливый,
В числе естественных чудес,
Как воспою тенисты ивы,
Обросши тот пустой утес,
Отколь твои струи прозрачны,
Склонясь серебряной дугой,
Отважно скачут в долы злачны И говорят между собой.
Бобров
Наконец, любители словесности не будут ли довольными, относительно вкуса, некоторыми из моих од, в духе сих лириков написанными, как-то: к Соседу, Хариты и проч.
кучею семена на одном месте, как сказала Коринна Пиндару. Но что надобно их при случае и пристойно употреблять, то необходимо. Они отнимают сухость и одноцветность; делают предмет разнообразным, обильным, сильным; в них познается богатство мыслей и превосходство таланта; они составляют изящество и существо прямой оды, ежели истекают только от истиннаго вдохновения. Напротив, без вышняго сего дара не красотами они бывают, а раскрашенными, неоживленными призраками. Всякий набор пустых, гремучих слов, скропанный по школьным одним правилам, или нанизанность надутых неодушевленных подобий, всякий, говорю, длинный разсказ, холодное поучение, газетныя подробности, неточная оболочка речениями мыслей, принужденное, безстрастное восклицание, нагроможденная высокость, или тяжело ползущее парение, никому непонятное глубокомыслие, или лучше сказать, безсмыс-лица и слух раздирающая музыка, стыдят и унижают лиру. Звуки ея тогда как стрелы тупыя от стен отскакивают и как стук в свинцовый тимпан до сердца не доходят. Поистине, вдохновение есть один источник всех вышеписаиных лирических принадлежностей, душа всех ея красот и достоинств; все, все и самое сладкогласие от него происходит, — даже вкус, хотя дает ему дружеские свои советы и он от него принимает их, но не прежде, как тогда уже, когда успокоится; а во время пылкаго его парения едва только издали смеет приближаться к нему и надзирать за ним. Если поэт за первым без всякаго разсуждения быстро последует, а за вторым не торопясь, с благоразумием, и за справою уже сего последняго, а не прежде, выдает в свет свои сочинения: то без всякаго сомнения рано или поздно получает плески46; чувствуй, и будут чувствовать; проливай слезы, и будут плакать. От восклицания токмо сердца раздаются громы. Вдохновение, вдохновение, повторю, а не что иное, наполняет душу лирика огнем небесным. Он напрягает все ея силы, окрыляет, возносит и исторгает, так-сказать, ея бытие из пелен плоти или из всех земных пределов, дабы лучше выразить и выяснить изступленное ея положение. От вдохновения происходят бурные порывы, пламенные восторги, высокия Божественныя мысли, выспренния парения, многосодержащия изречения, таинственныя предвещания, живыя лицеподобия, отважные переносы и прочия риторския украшения, о коих было уже говорено. От него, или приличнее здесь сказать, от Духа Божия, под струнами венценоснаго иудейскаго лирика и царя скакали холмы, двигалась земля, преклонялось небо пред лицом Вседержителя; солнце престолом, а луна подножием ног Его становились. От него, смею сказать, но лишь по подражанию токмо святым пророкам, Орфей водил леса и реки за собою; Гомер, помаванием Юпитеровой главы, колебал вселенную. Не знав истиннаго Бога, языческие поэты не могли воспарять до такой высокости, чтобы славословить Невидимаго, Непостижимаго; ибо их понятия более были телесныя, нежели духовный, и разделялись на многия божества. Но о сем буду говорить ниже, а теперь довольно о гимнах и одах, которых множество примеров можно видеть в псалтире. Из языческих всех ближе подходит к ним, по очищенным мыслям от идолопоклонства и по высокому своему содержанию, гимн греческаго стоическаго философа Клеанта, напечатанный в моих сочинениях47. В христианской Церкви, не говоря о новых, славнейшие в древности гимны суть: Тебе Бога хвалим, Свете тихий Святыя славы48. Впрочем, для примера помещаю здесь один переведенный гимн из Гомера и приступаю к объяснению других низших степеней древних лирических песней.
Гомеров гимн Минерве:
Богиню мудрости, богиню грозных сил,
Необоримую защитницу градов,
Эгидоносную, всемощну Тритогену,
Покрытую златой, сияющей броней.
Оцепенение объяло всех богов,
Когда из Зевсовой главы она священной
Исторглась, копием великим потрясая:
Под крепостью ея; земля из недр своих
Стон тяжкий издала, весь понт поколебался,
Смятен до черных бездн, на брег побегли воды.
Гипперионов сын средь дня остановил
Оружье совлекла божественная дева.
Возрадовался Дий рождением Афины.
О Громовержцева эгидоносна дщерь!
Приветствую тебя. Услышь ты голос мой
Когда я воспою тебе хвалебны песни.
Пеан заимствовал содержание свое наипаче от мифологии, и особливо относился к похвалам, молитвам и победным песням Аполлона. Были они воспеваемы в честь и других богов, а равно и человеков; но все пропали. Полагают, что более сочинял их Пиндар. Они суть песни, выражающия кроткия чувства, влиянныя единственно религиею. В них нет ни высоких замыслов, ни парения, ни извитий, ни глубокомыслия, происходящего от разсудка. Они просты. Предметы их одни благодетельныя влияния веры, истекающия от души чистой, спокойной, исполненной благочестия. Достоинство их: усердие, ясность и плавность. Впрочем, могут пеаны быть и другаго содержания, в которых любовь к отечеству, воинские подвиги и всякия гражданския добродетели воспеваются и ободряются. Для примера от древности нам пеанов не осталось; но один похожий на них, помещенный у Гагедорна между сколиями, прилагаю:
О ты, что у реки Тритона
Афин владычица, Паллада!
Храни сей град, граждан его
От бед, крамол и ранней смерти,
И ты, отец сея богини!
Хочу тебя, о мать! воспеть
Плутона и Цереры песнью.
Благословенна будь и ты,
О дщерь великаго Зевеса,
И обе сей блюдите град.
В Делосе некогда Латона
Двух чад произвела на свет:
Еленегонную Диану
О ты, Аркадьи покровитель,
Хорег! и сам плясавец, бог
Вслед Нимф и обретатель их
— являйся,
О Пан! средь наших здесь ты песней
И бодр всегда будь, светл лицом.
Врагов своих мы победили,
И по желанью торжество
Так, так, Афины, боги вам
Отечество днесь Пандрозены
Приобрели в бесценный дар.
Дифирамб, песнь, посвященная Бахусу. Она есть высокое парение искусства, происшедшаго в Греции от празднеств, в честь Бахусу учрежденных, подавших повод к сочинению оных. Дифирамб занимает место между одою и гимном. Дифирамб содержит в себе пламенный чувства, в которыя входит поэт упоением вина или удивлением первоначальному насадителю винограда. В дифирамбах господствует во всем пространстве лирический безпорядок, смелыя картины, новость изречений. Чтоб сочинять дифирамбы, надобно иметь чрезмерно живое чувство, необузданное воображение, или род изступления, для того что выражения его должны возбуждать к неистовым движениям и круговым пляскам. В дифирамбе позволяется, для живейшаго представления предметов, присовокуплять несколько слов к одному какому-либо часто хором повторяемому слову, дабы чрез то сила чувств отчасу более возрастала и продолжалась до того, пока шумом внимание не оглушится и не воспламенится воображение. Наипаче свойство дифирамба состоит в том, чтоб картины, которыя, кажется, никакого сношения между собою не имеют, толпами теснились, но не следовали друг за другом. Чтоб сочинитель, делая непрестанно скачки, хотя бы и знал связь своих мыслей, но никак бы того не обнаруживал. Будучи разрешен от всех правил искусства, употреблял бы разныя меры и роды стихов, но только бы удобныя для музыки. Имея средством всю свободу, обладая истинным пиитическим духом и богатством мыслей, умел бы все сие так скрывать, чтоб подражатели его, не имея подобнаго огня и таковаго, как он, буйнаго восторга, думая быть глубокомысленными и таинственными, высокопарною надутостию своею показывали бы только на обыкновенных чувствах обыкновенный краски. Вот в чем изящество дифирамбов. И для того мелкие в Греции писатели, желая в сем роде отличиться, начинали их пышными картинами, заимствованными от небесных знаков и воздушных явлений: но славным комиком Аристофаном были осмеяны. Он в одной из своих комедий представил человека, сшедшаго с небес; его спрашивают, что там видел? — Ответствует: сочинителей дифирамбов, которые бегают меж облаков и ветров, хватая туманы и пары, дабы сделать из них великолепныя вступления; а на другом месте сравнивал он их с воздушными пузырями, едва до земли доткнувшимися и исчезающими. Отсюда-то у поэтов принято было в общее обыкновение, что хотевший воспевать Аполлона приводил себя в спокойное положение; но он же самый, приступая к славословию Бахуса, возъярялся, обращаясь во все стороны; когда же и тем воображение его не одушевлялось, то возбуждал его чрезмерным употреблением вина. Воспламененный молнией напитков, выступаю я на ристалище, говорит Архилох. — Не знаю я дифирамбов, сочиненных нашими знаменитыми лириками; но в некоторых народных, так называемых цыганских песнях, где припевается: жги, говори! вижу им подобие. Эстетики находят две сходственный с дифирамбами оды у Горация в книге второй XIX, в третьей XXV, из коих первую в переводе прилагаю:
Меж диких он скал седящий, петь учил песни
Нимф, ставших вокруг, внимавших его, и вверх
Заостренных ушьми козлоногих Сатиров, и т. д.49
Сколия. Греки, не упоминая здесь о их эподах, приемах, номах, просодиях, пеанах, дифирамбах, партениях, гимнопедиях, эндиминициях, гипорхемах, артических и других песнях, имели многия на разные случаи50 введенный же в Афины Афинеем, так названный Аристотелем сколии, или застольныя песни. Сии сколии разделялись на мифо-логическия, историческия и на общественный, из коих мифологическия были почти то же, что пеаны, да и самые пеаны певались за столом между прочими сколиями. Обычай был у Греков, возседши за трапезу, прежде всего единогласно возглашать похвалы богам. Потом пели на разные случаи с разными обрядами, по приличию содержания, сказанные сколии, — иные с миртовыми, иные с лавровыми ветвями, а иные с кубком вина, держа их в руках и передавая из рук в руки по соседству, или наискось друг другу, поя поочередно. Когда же усовершенствовалась музыка и начали в беседах употреблять арфу, то неискусные в песнопении, по пришедшей к ним очереди, должны были просить петь за себя славных певцов, давая им за то подарки. И так было у Греков в разсуждении пения застольных песен три обряда: первый, петь единогласно богов; второй, по очереди с ветвями; третий, чрез певца с препровождением арфы. Сей последний, будучи хорошо превосходным певцом исполняем, сильно трогал души пирующих, когда прославлялись добродетели и подвиги народа, предков и их самих. Но было также у Греков безчисленное множество народных, или площадных песен. У всякаго состояния людей свои, как-то: у воинов, пастухов, земледельцев, молотильщиков, мельников, водоносов и прочих разнаго состояния жителей; а равно и на всякие случаи: свадебныя, погребательныя, забавныя, из-девочныя и другия. Для примера несколько древних сколий здесь прилагаю51. От них, мне кажется, произошли застольныя и масонския песни.
На богатство:
Ты, богатство, смертных горе!
Удалися в мрачны бездны!
Адския тебя железны
Двери должны заключить.
На дружбу:
—
Храбрым страха нет сердцам.
С хитростью коварство злою
Чуждо истинным друзьям.
Или:
Прошу тебя, стрегись, мой друг:
Здесь ползают змии вокруг,
И часто, где необычайно
Бывает тихо и темно,
Там кроется лишь зло одно.
Или:
И знать, кто подлинно каков,
В грудях душами раскрываться,
Читать сердца на место слов;
То без ошибки б избирали
На здравие:
О здравие! изящный дар,
Ты мило смертным и желанно.
Правдиво председишь ты всем,
Но третье место я даю
Богатству, честностью стяжанну;
Четвертое ж — кому отдать?
Известно, — дам его я счастью:
Гармодиону:
Ты должен мирт ветвями
Украшен быть, мой меч,
Как и Гармодиона,
Что им тиран низвержен
И равенство законов
Отечеству дано.
Нет! ты еще никак не умер,
Где быстроногий Ахиллес
И сын прехрабрый где Фетиды
Ликует светло Диомид, —
Вот четыре главныя, в глубокой древности бывшия и нам известныя лирическия произведения, которыя с приличностию уподобить можно: первую, оду, или гимн — быстрой реке, все с собою увлекающей, выходящей иногда из берегов своих, иногда между лесов и гор чрез пороги с шумом скачущей и разными кривизнами стремящейся, иногда прямым направлением тихо между полей и рощ по долинам и лугам лиющейся, иногда принимающей в себя побочные источники, иногда уединенно, глубоко одною стезею текущей, по которой плаватель видит мгновенно пред собою мелькающие разные виды, то в ужас, то в уныние, то в радость, то в восторг его приводящие. Второй, пеан — тихопрозрачному потоку, сквозь который чистыя воды и в самой глубине самомалейшие цветные камни и песок видны. Третий, дифирамб — ужасному, яростному водопаду, который в бурном, бешеном стремлении своем ломает скалы и деревья, мещет вкруг себя бугры пены, брызги, как дым, столпом высоко подымает и на далекое разстояние заставляет внимать страшные грохочущие гулы, так что у путника, вблизи стоящаго, голова кружится, а вдали обнимает его трепет. Четвертое, сколии — небольшому источнику без всяких кривизн, прямою чертою к одному предмету своему текущему, не принимающему в себя никаких побочных ручьев; иногда мрачностию и тихостию, а иногда веселостию своею мимоходящих слух и взор занимающему.