Но перейдем теперь от древней лирической поэзии к новейшей.
В Риме мало было изящных лириков. Квинтилиян52 говорит, что Гораций из них один достоин чтения; но он и сам, по скромности может-быть своей, признает53 себя не более, как только слабым отголоском древних Греков. Если ж пройти мимоходом современно и после него живших, не столько знаменитых: Цезия-Басса, Стация и Катулла54, то можно сказать, что по смерти сего любимца Августова лира умолкла. По нашествии на Италию варварских полчищ, гласа ея долгое время вовсе слышно не было. Она, казалось, возвратилась паки на Геликон и несколько веков не восхищала смертных. На севере только у скальдов раздавались ея звуки. Но когда из сей суровой страны света наводнили запад дикие народы, от коих древний Рим пал, то науки и художества ушли на восток и на полдень, в Азию и Африку к Арабам и Сарацынам, которым особливо покровительствовали калифы. Наконец, в IX столетии, хотя несколько поддерживал просвещение Карл Великий, собрав песни Цельтов и заведя при дворе своем училища: но и после его, с нашествием Норманнов, покрылась Европа сугубым мраком невежества. Если где и проблескивали слабыя искры словесности, то не иной, как варварской, составленной из грубых наречий победителей, влиянием своим испортивших язык побежденных Римлян. Стихотворство тогда, без вдохновения и вкуса, ежели его можно таковым назвать, было суровое соткание слов силлабическою просодиею, которое при вторжении Готов рунным называлось. Если справедливо недавнее открытие одного славеноруннаго стихотворнаго свитка I века и нескольких произречений столетия новгородских жрецов, то и они принадлежат к сему роду мрачных времен стихосложения. Я представляю при сем для любопытных отрывки оных; но за подлинность их не могу ручаться, хотя, кажется, буквы и слог удостоверяют о их глубокой древности55. Пусть знатоки о сем разсудят56.
Гмъ послухси Бояна
Умочи Боянъ сновъ удычъ
А ком плъ блгъ тому
Суди Велеси не убъгти
Слвы Словенси не умлети
Мчи Бояни на языци оста
Памети Злгоръ Волхви глоти
Одину памяти Скифу гамъ
Злтымъ пески тризны сыпи.
Перевод:
Не умолчи, Боян, снова воспой;
О ком пел, благо тому.
Славы Славянов не умалить.
Мечи Бояновы на языке остались;
Память Злогора Волхвы поглотили.
Одину вспоминание, Скифу песнь.,
Златым песком тризны посыплем.
Изречения или ответы новгородских жрецов:
Угли.
Жрцу говоръ Еролку.
Пакоща свада
Дюжу убой
Тяжа нагата
Тощь перелой.
Перевод:
По злобе свар
Сильному смерть:
Тяжба с богатством
Худ передел57.
В продолжение тех средних веков западные ученые, кои едва ли не были одни только духовные, писали важныя сочинения на вульгарном, или простонародном языке (lingua volgare), придерживаясь, до VI1 столетия, древияго римскаго, а после латинскаго со смесью иноплеменных слов. Но светские, ежели где и упражнялись в письменах, что в провинциальных только наречиях: басском, галиканском, провансальском, португальском, лимоническом, или смешанном с испанским, италиянским и французским, который вообще именовался lingua rustica Romana, или римское деревенское наречие. Правда, в IV столетии, как говорит Бровн, по изгнании на западе бардов, а на востоке по истреблении Феодосием Великим идольских жертвенников, сочиняли еще в монастырях монахи58, по древним образцам, оды и трагедии, но единственно для препровождения времени чтением их в кельях, а не для пения в храмах, или игры на феатрах; и с тех уже темных и неблагоприятных для художеств и наук времен общественная светская поэзия от музыки отделилась. Древнее достоинство их пало потому, что не токмо в народных собраниях, но и нигде почти в обществах оне вовсе не употреблялись. Тогда ничего уже изящнаго не являлось. Важность, чистота, сладкозвучие и приятность древних языков греческаго и латинскаго исчезли.
псалмопением в подражание тому, что и сам основатель священной веры, Христос Спаситель, последнюю свою вечерю с учениками своими окончил пением59. Просвещеннейшие Христиане сочиняли потом и приносили в свои собрания для пения собственныя свои оды и имны в честь Христу и мученикам. О сем свидетельствует апостол Павел60 и сам увещевает верных воспевать псалмы, имны и оды духовныя в своих собраниях61. Плиний в письме своем к Траяну о Христианах упоминает также о песнях, у них воспеваемых Христу, яко Богу62. Игнатий Богоносец во II веке изобрел новый род перекличнаго по клиросам пения, именуемаго антифонами. Амвросий Медиоланский63 в IV столетии, на место витиеватаго, или фигурнаго, заимствованнаго от греческаго языческаго и еврейскаго64 песнопения, ввел столповое, или степенное пение по примеру первых апостольских времен, в кои оно было еще просто, без всякаго искусства и украшения. В стихотворениях первых Христиан не видно ни отдельных одинаких строф, ни падения слогов греческой и римской поэзии, ни сочетания созвучных рифм средних и новых веков стихотворства; не истекали они из восторгов какой-либо страсти, или витийства поэта, ожидавшего себе от кого-либо награждения, или ограниченной земной, тленной, человеческой славы; но главное их содержание и свойство было духовное, пламенное воспарение чистой, живой веры, основанной на надежде воскресения и чаяния небесных наград, или венцов безсмертия за мученическия страдания, или подвиги благочестия. В V веке Пруденций и Нил писали уже мерными стихами. В VII и VIII появились многие знаменитые церковные песнописцы и в Восточной Церкви, между которыми знаменитее всех Иоанн Дамаскин65, коего Ирмологий и Октоих, или Осмигласник, ежедневно поются и в нашей Славено-Российской Церкви с душевным умилением. Но в напевах сих песней видно уже возвратившееся подражание витиеватым греческим осми тонам, известным под названиями Дорическаго, Фригическаго, Лидийскаго, Ионийскаго, Иолийскаго и других. Некоторый из оных писаны на греческом стихами, по большей части ямбами и равномерными строфами. Хотя сего в славенском переводе и не приметно, однакож разстановки напева делают для нас несколько ощутительным и мерность подлинника. Другия из сих песней сочинены и в подлиннике прозою, но почти равномерным числом слогов в каждом гласе, или напеве, дабы по распеве перваго предлежащаго стиха петь и нижеследующие. В славенских наших переводах сие несколько затруднительно по несоответствию числа слогов с подлинником; и потому-то в нашей Церкви, например в канонах, только ирмос поется, а прочие под ним лежащие стихи, назначенные также для пения, читаются. С таковым новым христианским стихотворением родились новые роды и названия песней, которыя неизвестны были древним, как например: Октоих, Триодь, Ирмос, Канон, Антифон, Стихира, Тропарь, Кондак, Икос, Акафист и другие66. Песнописцы церковные на изобретение сих родов и на название оных вышесказанными именами имели такое же право, какое новейшие италиянские и французские стихотворцы на Кантаты, Сонеты, Стансы, Ронды, Романсы, Баллады и другие, которые также неизвестны были в древней поэзии. Впрочем, напрасно некоторые иностранные новейшие словесники винят первых Христиан в упадке сей последней. Упадок ея должно приписать переворотам государств и изменению языков от варварских нашествий, а не Христианам. Первые Отцы Церкви не пренебрегали чтением и древних языческих стихотворцев. Видны и в святом Апостоле Павле Арат и Епименид67, на коих он ссылался. Ориген, Климент Александрийский, Минуций Феликс, Василий Великий и многие Отцы часто приводили во свидетельство Омира, Гезиода и прочих стихотворцев. В христианских монастырях переписывали всех древних греческих и римских писателей и тем сохранили их от потери. Правда, что Христиане первых веков не имели поэм, подобных Омировой и Виргилиевой, и од, равных Пиндаровым и Горациевым; но образцы оных чрез благочестивых песнописцев остались не недосязаемы и для наших времен. Что же касается до высоких и величественных изображений Божества и духовных отвлеченных ощущений, то ни Орфеевы, ни Пиндаровы, ни Горациевы имны не могут сравняться с христианскими; и потому их краткость, животворную выразительность, высокость мыслей нельзя не признать образцами лирическими. Например:
"Его же воинства небесная славят, и трепещут Херувимы и Серафимы, всякое дыхание и тварь, пойте, благословите и превозносите во вся веки!"
Или:
"Тебе, на водах повесившаго всю землю неодержимо, тварь видевши на лобнем висима, ужасом многим содрогашеся: несть свят паче Тебе, Господи, взывающи!"68
Какая в первом ирмосе, в начальных словах, таинственная и заманчивая загадка, возбуждающая внимание слушателя, а в последних разрешение величественною картиною богопочитания всей твари!
Во втором: какой поэт мог толь кратко и сильно совместить выразительность неизмеримых противоположностей всемогущества и ничтожества, поношения и благоговения?
Но исчислять подобныя красоты в церковных наших песнях было бы безконечное покушение. Довольно, что мы ими восхищаемся с X века, то есть со времен великой княгини Ольги, или паче с крещения всей России внуком ея, великим князем Владимиром.
Но обратимся к светской поэзии. Она, так как и прочия науки, с X уже столетия по Рождестве Христове начала возрождаться в Европе. Ежели и не признать за справедливое вышепомянутое руническое стихотворение и за ничтожное счесть народныя песни о богатырских подвигах времен Владимировых, что можно видеть в IV части моих сочинений, то достигшая до нас и одна в целости древняя песнь о походе Игореве, в которой виден дух Оссиянов и выражения, подобныя в известных Гаральдовой69 и Скандинавской, показывающая сколок более северных скальдов, нежели западных бардов, едва ли не оспоривала бы предварение наше в словесности у всей Европы, ежели бы только не остановило ход ея бедственное нашествие с востока на Россию кипчатских орд в XII веке, то есть в то самое время, когда в Париже учрежден университет. С тех только пор на западе занялась истинная заря просвещения. Науки и художества с разных стран света начали собираться в прежнее их жилище, Италию. Крестовые рыцари, бывшие в Палестине, при возвращении их восвояси, принесли с собою поэзию, заимствованную от восточных Арабов, владевших Испаниею; оттуда же перешла она в Италию, Францию, Германию70 и другия сосмежныя им области. Трубадуры71, прованские стихотворцы, распространили оную. Стихи свои писали они на вышепомянутом провансальском, или романском языке, воспевая в них свои рыцарские романические подвиги, волокитства и всякую общежительную смесь. Главные характеры содержания их песен были набожность, храбрость и любовь. Для усмотрения сего прилагаю песнь XIII столетия, сочинения трубадура Готье де Коанси72.
Хотя Ротрюенж, молодая пастушка,
Я буду воспевать святую Богоматерь,
Во чреве коея сын Божий воплотился.
Мне кажется, Ее когда я именую,
То с имени ея в уста мне каплет мед;
А для того не буду имен петь недостойных
Впредь женщин я других, а также и девиц;
Грешно бы было то и неугодно Богу73.
Трубадуры первые зачали употреблять рифмы, хотя некоторые в том и несогласны74. В их время стихотворство получило в Италии название веселой науки (gaya sciencia) от вопросов и ответов любовнаго, или приятнаго содержания. Князья, графы и всякаго состояния знаменитые люди за честь себе поставляли в сей науке упражняться. Благородныя женщины принимали участие не токмо в слушании и чтении стихов, но в разсужениях об оных и даже в самом их сочинении. Решительно сказать, что в сие время поэзия трубадуров, в отношении разнообразия мыслей и изъяснения страстей, сделалась душою наилучших обществ, как в обхождении, разговорах, так и в переписке. В течение XII столетия, при дворе барцеллонском, аквитанский граф Пойтон ознаменовал себя главою трубадуров. В 1324 году, в Тулузе учредились так называемые Цветочныя Игры, на которых отличившиеся стихотворцы вознаграждались золотою фиялкою, или розою, или ноготками. Первое награждение фиялки получил кастельнодарский гражданин Арнольд Видаль за поэму в честь Пресвятой Девы. Покровительница сих игр была графиня Клеменция Изаура, отказавшая в пользу сего общества знатное имение и великолепный дом. С сего времени разлился свет новейшей поэзии, появившейся сначала от Арабских, Испанских и Сицилийских границ и час от часу потом более распространявшейся и процветавшей. В исходе того же столетия в Италии возстали славные поэты: Дант, Петрарк и Бокаций. Они, подражая древним, образовали свои лирические произведения по их примерам и могут безпрекословно назваться возродителями древней и отцами новой поэзии в так ими названных: Канцонах, Сонетах, Балладах, Стансах, Мадригалах и других песнях, известных в Европе.
или потому, что при краткости слов и множестве букв согласных, в италиянском языке употребляемых, легче было им писать с рифмами, нежели без рифм, подобно как импровизаторам их, не думая тотчас находить рифмы, — не могли они решительно последовать тоническому стопосложению Греков и Римлян, а писали более с рифмами силлабическою просодиею, однакоже и под иго рифмы не вовсе подверглись, ибо есть у них стихи и без оных. Подобно сему и у нас приняли рифму от Немцев и Французов Ломоносов и Сумароков. Хотя и прокладывал несколько путь к древнему тоническому стихосложению г. Тредиаковский, но ему не удалось превозмочь их и никто ему в том до нынешнего времени не последовал75, не смотря на то, что народныя наши песни подражательны древним греческим, как ниже о том усмотрится, и что славяно-российский язык, по свидетельству самих иностранных эстетиков76, не уступает ни в мужестве латинскому, ни в плавности греческому, превосходя все европейские: италиянский, французский и испанский, кольми паче немецкий, хотя некоторые из новейших их писателей и в сладкозвучии нарочитые успехи показали. Гердер77 сравнивает древнюю и новую поэзию таким образом: первая, говорит он, подобна шуму болыпаго леса, который, бушеванием наитончайших своих летораслей, сам собою вдохновен и священ. Вторая: волшебному Гесперийскому саду, в котором искусством все дерева поют и каждая ветвь звонит колокольчиком. Я прилагаю, для сравнения той и другой, небольшой отрывок стихов, мною сочиненных. Знатоки разсудят, которая из них способнее для нашего языка.
Новой:
Опечаток с мудрости лучей,
Ума согласье, ока, слуха,
Эмпирной сладости ручей,
Поэзия, глагол небесный!
— Я б создал новый мир тобой.
Древней:
Духа отлив, иль спечатленье,
Творческой мудрости, света,
Ока, ума, слуха согласье,
Неба глагол, о стихотворство!
Если бы плоти тесный орган
Полный твой строй мог излиять, —
Новый бы мир создал тобой.
безпрерывно, подобно быстрой реке, струя за струею. Но надобно к сему более природнаго дара, нежели искусства78. Наконец, приступим к объяснению всех вышеупомянутых новейших лирических песней79.
Почтенные посетители благоволили слышать разсуждения мои в 1-й и 6-й книжке Чтения в Беседе любителей русскаго слова о древней и средних веков лирической поэзии. По порядку теперь должно бы говорить о новейшей, то есть о Кантате, Оратории, Сонете, Мадригале, Триолете, Рондо, Серенаде, Опере, Балладе, Стансе, Романсе и простой Песне, в чем они различествуют между собою и что в них сочинители наблюдать должны; но как это более относится к классическому наставлению учеников и навело бы может-быть скуку: то, предоставя себе такое разсуждение напечатать вообще в особой книжке, здесь скажется только об Опере, а паче героической, каковых природных еще почти у нас нет, и также о самом последнем степени лиры, т. е. о простой Песне, в чем оная разнится с Одою; ибо о сих обоих родах нигде и ничего не случалось мне читать на отечественном языке.
Об опере
Опера не есть изобретение одной Италии, как многие думают; но она в некоторых отношениях есть не что иное, как подражание древней греческой трагедии. Там также разговоры препровождались музыкою, как и в ней речитативы, только известными тонами80 перемены, которыя соединены и смешаны с разнотонною музыкою, различными представлениями, чего прежде не было. Долгое время Опера была забавою только дворов, и то единственно при торжественных случаях; но как в ней большая часть есть лирическая, или лучше, прямая важная Опера, по образцам Метастазия, должна быть вся писана краткими лирическими стихами, или, по крайней мере, скандированною прозою, чтоб удобно было ее сопровождать музыкою; а потому и скажем нечто об ней.
Немецкие эстетики81 италиянскую Оперу и хвалят и хулят. Они говорят: "В сем чрезвычайном зрелище господствует удивительная смесь великаго и малаго, прекрас-наго и нелепаго. — В лучших-де операх видишь и слышишь такия вещи, которыя или по ничтожности, или по несообразности своей, подумаешь, для того только припутаны, дабы подурачить зрителей, попужать детей и легкомысленную чернь. Между тем посреди сих безделиц, мелочей и даже обидных для хорошаго вкуса представлений, встречаешь такия действия, которыя глубоко проницают сердце, наполняют душу восхищением, нежнейшим состраданием, сладостным удовольствием, или ужасом и содроганием. В одной сцене негодуешь на дурачество, в другой, позабывая себя, берешь участие в действующих и не веришь, каким образом случилось, что те же, которые удивляли великодушием, благородною осанкою, вежливым обхождением, вдруг, как шуты или сумасброды, смешною надутостию, уродливым кривляньем и всякими непристойностями морят со смеху детей и народ, досаждая благомыслящим, которые для того иногда от них отвращаются. Кроме сих противуположностей, несоответственностей и несвязностей в игре их, благоразумию и хорошему вкусу противных, усматриваются неудобства и почти невозможности иметь совершенную Оперу по самым ея правилам. В ней требуется разнообразности, чудесности, безпрестанных перемен и самой чрезъестественности в отношении природы. Для сего необходимы не токмо все художества, но и многия науки: Поэзия, Зодчество, Музыка, Живопись, Перспектива, Механика, Химия, Оптика, Гимнастика и самая Философия для познания и изъяснения всех страстей и тайных изгибов сердца человеческаго, какими средствами удобнее его растрогать и привести в желаемое положение. Сего же без превосходных дарований виртуозов сделать не можно. Таланты редки, а ежели и найдутся, то наивеличайшая в том состоит трудность, чтоб по самолюбию, по самонравию и по неисчисленным их прихотям привести их к искреннему единодушию, дабы все действовали согласно и к единой цели. Всякий из них своим искусством хочет отличаться, не смотря на то, хотя бы на счет другаго, а иногда и на свой собственный, лишь бы, например, поэту исполинским воображением, певцу чрезмерною вытяжкою голоса, музыканту непонятными прыжками перстов, при громком рукоплескании заставить выпучить глаза и протянуть уши такого же вкуса людей, каковы они сами. От того-то бывает, что они в таковых случаях уподобляются тем канатным прыгунам, которые руки свои принуждают ходить, а ноги вкладывать в ножны шпагу, думая, что это чрезвычайно хорошо. От таковых-то усилий и несообразностей с прямым вкусом выходит в италиянских операх нелепица. Вместо приятнаго зрелища — игрище, вместо восхитительной гармонии — козлоглашение. Наконец, гг. немецкие эстетики говорят, что великолепное сие представление со всем превосходством его изобретения, наилучшим из всех представлений быть долженствующее, вымышлено больше по легкомыслию, нежели благоразумию, потому что оно, с одной стороны, совершенным почти быть не может, а с другой, в странных его и шутовских явлениях унижает самыя превосходныя дарования и делает изящныя художества презрительными. Самые Италиянцы признаются, что наивеликолепнейшая опера нередко бывает скучною, даже и несносною, оттого что уклонилась от природы и не удерживает в себе даже и тени вероятия. Если же и доставляет некоторое удовольствие, то только минутное, для того что, увеселяя зрение и слух, не питает души. Здравомыслие редко в операх проскакивает. В разеуждении чего, по великим на нее издержкам, по безчисленным в ней трудам и по многообразным сцеплениям вещей, она подобно той многосложной машине, которая безпрестанно портится. Это, по изречению Августа82, есть та рыба, которая не стоит золотой уды, или игра свечи. — Если ж что и имеет в себе хорошего, могущаго принесть некоторую пользу, то единственно то, что подала случай соединить поэзию с музыкою, как водилось то у древних". — По всем таковым причинам, гг. эстетики желают ея исправления, дабы возвысить к той благородной цели, какова была греческая трагедия, от которой она происходит.
Я не вовсе намерен соглашаться с таковым строгим судом, ниже смею защищать Оперу. Любимец муз, имеющий доступ к государю, уважение от своих подчиненных и благорасположение к себе публики, которому бы поручено было в управление сие важное зрелище, и посредственностию онаго может заслужить благодарность. Тонких знатоков мало, вкусы различны, и миг удовольствия — шаг к блаженству. А сего уж и много, когда доставится случай некоторым и несколько часов провести с приятностию. Какое же другое зрелище к сему способнее, как Опера? — Она, мне кажется, перечень, или сокращение всего зримаго мира. Скажу более: она есть живое царство поэзии; образчик (идеал), или тень того удовольствия, которое ни оку не видится, ни уху не слышится, ни на сердце не восходит, по крайней мере простолюдиму. В ней представляются сражения, победы, торжества, великолепныя здания, хижины, пещеры, бури, молнии, громы, волнующияся моря, кораблекрушения, бездны, пламень изрыгающия. Или в противоположность тому: приятныя рощи, долины, журчащие источники, цветущие луга, класы, зефиром колеблемые, зари, радуги, дожди, луна, в нощи блистающая, сияющее полуденное солнце; в ней снисходят на землю облака, сидят на них боги, летают гении, являются привидения, чудовища, звери, рыкают львы, ходят деревья, возвышаются и исчезают холмы, поют птицы, раздается эхо. Словом, видишь пред собою волшебный, очаровательный мир, в котором взор объемлется блеском, слух гармониею, ум непонятностию, и всю сию чудесность видишь искусством сотворенну, а притом в уменьшительном виде, и человек познает тут все свое величие и владычество над вселенной. Подлинно, после великолепной оперы находишься в некоем сладком упоении, как бы после приятнаго сна, забываешь всякую неприятность в жизни. Чего же желать? — Касательно же моральной ея цели, то что препятствует возвести ее на ту же степень достоинства и уважения, в коем была греческая Трагедия? — Известно, что в Афинах театр был политическое учреждение. Им Греция поддерживала долгое время великодушныя чувствования своего народа, превосходство ея над варварами доказывающий. Много говорено и писано, что слава есть страсть душ благородных; что ничем другим героев рождать и сердцами их располагать не можно, как ею одною. Великий Суворов разведывал, что о нем говорят ямщики на подставах, крестьяне на сходках. От граждан они получают известие о городских потехах, если в них сами не случатся. Ничем так не поражается ум народа и не направляется к одной мете правительства своего, как таковыми приманчивыми зрелищами. Вот тонкость политики ареопага и истинное поприще Оперы. Нигде не можно лучше и пристойнее воспевать высокия сильныя оды, препровожденныя арфою, в безсмертную память героев отечества и в славу добрых государей, как в опере на театре. Екатерина Великая знала это совершенно. Мы видели и слышали, какое действие имело героическое музыкальное представление, сочиненное ею в военное время под названием Олег, в котором одна строфа из 16-й оды г. Ломоносова была воспеваема:
Во все народы положила,
Дабы военная труба
Унылых к бодрости будила.
Один стих в таком представлении может произвести следствия, подобныя известному слову, сказанному Александром Великим83
Но оставим политику; сообщим нужный замечания для желающих сочинять оперы.
По принятому издревле обыкновению, ради своей чудесности, Опера — разумеется трагическая — почерпает свое содержание из языческой мифологии, древней и средней истории. Лица ея — боги, герои, рыцари, богатыри, феи, волшебники и волшебницы.
У нас из славянскаго баснословия, сказок и песен древних и народных, писанных и собранных господами Поповым, Чулковым, Ключаревым и прочими в так названных книгах: Досугах, Славянских сказках и песенниках, много заимствовать можно чудесных происшествий. Сочинитель опер и трагик могут одно и то же содержание обработывать, представляя знаменитыя действия, запутанный противоборствующимися страстями, которыя оканчиваются какими-либо поразительными развязками торжественных или плачевных приключений. Сочинитель оперы отличается тем только от трагика, что смело уклоняется от естествепнаго пути и даже совсем его выпускает из виду; ослепляет зрителей частыми переменами, разнообразием, великолепием и чудесностию приводит в удивление, не смотря на то естественно или неестественно, вероятно или невероятно. В трагическом роде предпочитает всем другим высокое трогательное, и изъясняется сильным чувством, а не словами одними; в плане и в действиях избегает умничества, держится простоты, в ходе не спешит чрез меру, зная, что противно то свойству пения, еще того более бережется от продолжительной и трудной развязки, почитая, что это дело ума, и нужно в Трагедии, а не в Опере, где надобно более чувства, в продолжение котораго, что говорит, что делает, то и выражает языком кратким, чистым. Песни, или самыя оды для хоров, когда бы пристойность и случай позволили петь их, должны быть ненадуты, просты, сильны, живым наполнены чувствованием. Самой первой степени поэт, ежели он в слоге своем нечист, тяжел, единообразен, единозвучен, не умеет изгибаться по страстям и облекать их в сердечныя чувствования, — к сочинению оперы не годится. Не позаимствуют от него ни выразительности, ни приятности лицедей и уставщик музыки. Сочинитель опер невременно должен знать их дарования и применяться к ним, или они к нему, дабы во всех частях оперы соблюдена была гармония. Комический оперист, применяясь к сему, заимствует содержания свои из романов, из общежития, шутит благородно, более мыслями, нежели словами, избегая площадных, а паче перековеркивания их по выговору иностранцев. Италиянцы обильны и теми и другими, а Французы более комическими операми, особливо маленькими, называемыми у них оперетками. У нас важных опер, сколько я знаю, только две, сочиненныя Сумароковым: Цефал и Прокрис, Пирам и Тизбе. Есть переведенныя из Метастазия и других иностранных: но оне играны на тех языках, а не на русском. Находится несколько забавных, сочинения гг. двух Княжниных, Хераскова, князя Горчакова, князя Шаховскаго, Попова и прочих; но всем предпочитается г. Аблесимова Мельник, по естественному его плану, завязке и языку простому. Выше видно, что покойная императрица удостоивала сей род поэзии своим занятием. Она любила русский народ и желала приучить его и на театре к собственной его идиоме84.
О песне
плясовыя и средния. О характере, мелодии и сходстве их с древними и греческими видно в предисловии покойнаго тайнаго советника и кавалера Львова, при книге, изданной им в 1790 году о народном русском пении85, где всякаго содержания песни, собранныя старанием его, положены на ноты придворным капельмейстером Прачем86.
Здесь скажем нечто о их стихотворении; оно просто, ближе к природе, нежели к искусству; отличается, большею частию в началах песен, едва ли не от всех иностранных, отрицательными сравнениями и сокращенными прилагательными именами, как то не ясен сокол по поднебесью, черн ворон, вместо черный, что придает ему некоторую особенную загадку, важность и силу; не во всех есть связь; большая часть без рифм; разнаго рода и мер стихов; а не так, как ныне пишутся с рифмами, одними почти трехстопными ямбами и хореями. Вот их опечаток, или подобие древним: цыганския, по быстроте слога и по приговорке какой-нибудь одной речи, точно суть дифирамбы; подблюдныя по гаданиям, или клиноды; святочныя, по игре87, как наша: жив, жив курилко, и так далее. Нельзя сказать, чтоб в них и поэзии не было, хотя не во всех. Находятся такия, в которых видно не только живое воображение дикой природы, точное означение времени, трогательныя, нежныя чувства, но и философическое познание сердца человеческаго. Такова есть песня в сказанной книге под № 3. Находятся такия, кои веселую фантазию в веселых видах изъявляют, например под № 15. Есть показывающия естественное верное подобие, как под № 34. Наконец не недостает и таких, в которых показывается сравнениями нежнейшая в своем роде высокость мыслей, проницающая душу; также и таких, которыя мрачными картинами и мужеством во вкусе Оссияна возбуждают к героизму. Первая из сих двух последних под № 29. Скажем вкратце ея содержание: любовник просит позволения у прежней своей любовницы жениться, уверяя ее, что он ее будет любить по прежнему. Она ему ответствует:
Ах, не греть солнцу жарче летняго,
Вторую прилагаю подлинником:
Уж как пал туман на сине море,
А злодей-тоска в ретиво сердце;
Не сходить туману с синя моря,
Не звезда блестит далече в чистом поле.
Курится огонечек малешенек:
У огонечка разостлан шелковой ковер,
На коврике лежит удал добрый молодец,
Унимает молодецкую кровь горячую.
Подле молодца стоит тут его добрый конь,
И он бьет своим копытом в мать сыру землю,
Будто слово хочет вымолвить хозяину:
Ты садися на меня на своего слугу,
Отвезу я добра молодца в свою сторону,
К отцу, к матери родимой, к роду-племени,
К милым детушкам, к молодой жене. —
Подымалась у удалаго его крепка грудь;
Опускались у молодца белы руки,
Растворилась его рана смертная,
Пролилась ручьем кипячим кровь горячая.
Ох, ты, конь мой, конь, лошадь верная!
Ты товарищ моей участи,
Добрый пайщик службы царския!
Ты скажи моей молодой вдове,
Что за ней я взял поле чистое,
Нас сосватала сабля острая,
Положила спать калена стрела.
Сочин. неизвестнаго88
о словесности89, напечатанных в прошлом 1811 году90. Но относительно древних песней, изданных г. Ключаревым, о коих выше при описании Романса91 упомянуто, то в них нет почти поэзии, ни разнообразия в картинах, ни в стопосложении, кроме весьма немногих92. Оне одноцветны и однотонны. В них только господствует гигантеск, или богатырское хвастовство, как в хлебосольстве, так и в сражениях, без всякаго вкуса. Выпивают одним духом по ушату вина, побивают тысячи бусурманов трупом одного схваченнаго за ноги, и тому подобная нелепица, варварство д грубое, неуважение женскому полу изъявляющая. А как разсказы таковых побед почти все оканчиваются над Татарами, то и должно заключить из сего, что по освобождении уже от ига их, оне сочинены каким-нибудь одним человеком, а не многими, чем и доказывается не вкус целаго народа. Примечания ж в них только то достойно, что видны при некоторых случаях повторения, как в Гомеровых песнях, того же самаго и теми же точными словами, что уже выше было сказано. Но теперь станем говорить о нынешних песнях; оне заимствованы от Европейцев. Ежели не взять появления их со времени Тредьяковскаго, когда он перевел несколько французских и небольшую поэму, называемую: Езда в остров любви, также сочинил несколько своих песен, будучи еще в Гамбурге 1730 года, какова например:
Зиму валит,
Поют птички
Со синички,
Хвостом машут и лисички:
на сию забаву. Для показания тогдашняго вкуса прилагаю ниже сего песню, сколько по преданию известно, сочиненную собственною ея особою. Таковыя вообще песни, разумеется изящныя, или лучшаго разбора людей, по разсуждению эстетиков, не что иное, как мгновенный взгляд на природу приятную, нежную, веселую, игривую, в которой наслаждается человек блаженством жизни; или вопреки тому, в несчастных случаях сокрушается горестию, унынием, тоскою, печалию и далее. Предлог песни, выражение и ход ея приличен ея содержанию. Он легок, естествен, прост. В песни господствует полное, живое чувство, как и в оде; но только гораздо тише, не с таким возвышением и распространением. Песня назначена природою для пения: то и должна она быть сладкозвучною, способною к музыке и к повторению каким-либо инструментом. В песне ни радостное, ни горестное, ни забавное, ни издевочное ощущение не преступает правил благопристойности и границ общежития. Знатоки говорят, что между песнею и одою трудно положить черту различия. Но если оно и существует, то основывается ни на чем другом, как на постепенности. Для разбора же подобных степеней в сочинениях надобен весьма проницательный ум и крайне тонкое чувство, чтоб определить их решительную разность. В оде и песне столь много общаго, что та и другая имеют право на присвоение себе обоюднаго названия; однакоже не неможно указать и между ими некоторых оттенок, как по внутреннему, так и по внешнему их расположению. По внутреннему: песня держится всегда одного прямаго направления, а ода извивчиво удаляется к околичным и побочным идеям. Песня изъясняет одну какую-либо страсть, а ода перелетает и к другим. Песня имеет слог простой, тонкий, тихий, сладкий, легкий, чистый; а ода смелый, громкий, возвышенный, цветущий, блестящий и не столько иногда обработанный. Песня долгое время иногда удерживает одно ощущение, дабы продолжением онаго более напечатлеться в памяти, а ода разнообразием своим приводит ум в восторг и скоро забывается. Песня сколько возможно удаляет от себя картины и витийство, а ода, напротив того, украшается ими. Песня чувство, а ода жар. По внешнему составу: песня имеет сходные с первым, одинакие и ровные куплеты; а ода иногда разномерныя и неравнострочныя строфы. Песня во всяком куплете содержит полный смысл и окончательные периоды; а в оде нередко летит мысль не токмо в соседственныя, но и в последующия строфы. Песни у нас пишутся по большой части хореями, или другими метрами, но только трех-стопными, или двух-стопными стихами, удобными полагаться на музыку; а оды для чтения, наиболее четырех-стонными ямбами, громогласные звуки издающими, по крайней мере так почти всегда писали гг. Ломоносов и Сумароков, последуя Немцам и Французам. Песня имеет один напев, или мелодию, в разсуждении единообразная ея куплетов расположения и меры стихов, которые легко могут затверживаться наизусть и вновь возрождаться в памяти свои голосом; а ода, по неравным своим строфам и разносильным выражениям, в разсуждении разных своих предметов, разною гармониею препровождаться долженствует и не легко затверживается в памяти. Песня должна украшаться неискусственною простотою, гладкотскущими стихами и богатыми рифмами; а ода довольствуется одним механическим движением и просодиею, небрежа слишком о звонких рифмах, или вовсе пишется без оных; но печется только о богатстве, высокости мысли и яркой выразительности. В песне царствует приятность, а в оде парение. Песня никакой шероховатости, никакой погрешности не терпит; а в оде иногда, как в солнце, неболыпия пятна извиняются. Песня вообще убегает важных, славянских слов, смелых оборотов и всяких лирических украшений, довольствуется одною только ясностию и искусственною простотою; а ода без славянскаго языка, извитий и глубокомыслия почти обойтиться не может. Наконец, в песне все должно быть естественно, легко, кратко, трогательно, страстно, игриво и ясно, без всякаго умничества и натяжек. Превосходный лирик должен иногда уступить, в сочинении песни, ветряной, веселонравной даме. Французы в сем роде поэзии признаются во всей Европе лучшими искусниками. Особливо их любовныя, забавныя, застольныя песни, по вкусу приятности своей, едва ли не достигли совершенства. Множество и у нас подобных, иныя, может быть, и не хуже, что можно видеть во всех наших песенниках, где находятся песни на всякие случаи. Лучшие песней сочинители у нас почитаются: гг. Нелединский, Дмитриев, Попов, Богданович, Капнист, Карамзин, князь Горчаков и другие, которых имена предоставляю себе показать, а особливо отличных лириков, в номенклатуре. В заключение вот та пасторальная песня, которая относится преданием к помянутой высочайшей сочинительнице:
Чистый источник: всех цветов красивей,
Всех приятней мне лугов
Ты и рощ всех, ах! и меня счастливей,
Гор, долинок и кустов;
По сыпучему песку
И что птичек в слух песни раздаются
По зеленому леску.
Нет, не тем; но прекрасно умывала
С брегу белыя ноги опускала
И ток украшала твой.
Тут и алыя розы устыдились,
Зря ланиты и уста,
Что белей их красота.
О, коль счастливы желтыя песчинки,
Тронуты ея стопой!
О, коль приятны легкия травинки,
Тише ж ныне, тише протекайте,
Чисты струйки по песку
И следов с моих глаз вы не смывайте,
Смойте лишь мою тоску.