Разсуждение о лирической поэзии или об оде
Эта литературоведческая работа Державина была впервые напечатана в «Чтении в Беседе любителей русского слова»: первая часть в кн. 2 в 1811 г. и кн. 6 в 1812 г.; отрывок из второй части, посвященный опере и песне, — в кн. 14 за 1815 г. Значительная часть второй половины работы до сих пор остается неизданной. Она находится в 5-м томе бумаг Державина в ГПБ им. Салтыкова-Щедрина и согласно описанию (см.: Лит. наследство, т. 9—10. М., 1933, с. 386—387) содержит в себе: рассуждение о кантате, мадригале, сонете, триолете, рондо, серенаде, оратории (следующий за этим отрывок об опере издан в 1815 г.), романсе, балладе, стапсе (затем идет напечатанная в 1815 г. главка о песне); новый раздел посвящен иной классификации лирической поэзии, основанной пе на жанровом, а на тематическом признаке (например, во французской литературе — деление оды на духовную, героическую, философскую и общежительную) с объяснением терминологии и примерами из самих од. Далее следует разделение од еще по новым основаниям (которые Державин, впрочем, не поддерживает): генетлиаческие — на день рождения, эпиталамические — на брачное сочетание и т. д. Две зачеркнутых страницы посвящены возможной систематизации од по именам знаменитых творцов: пиндарические, оссианские и проч. Затем помещен исторический обзор форм композиции и стиха лирики с приложением метрических схем, от древнееврейской и древнегреческой поэзии до современной Державину германской, а также индийской, арабской, персидской, грузинской, скандинавской и даже китайской. Наконец, исследование завершает краткий очерк русской метрики. Вся эта ненапечатанная часть «Разсуждения» несомненно должна быть издана1; однако ограниченные рамки настоящего сборника позволили поместить в нем лишь уже опубликованную половину «Разсуждения». Она печатается по 7-му тому «Сочинений Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота» (Спб., 1878, с. 530—618), с исправлением незначительных опечаток, введенным Гротом сокращением цитат по сравнению с текстом «Чтения», а также выпуском двух графических иллюстраций — поддельного «славенорус-ского» текста и старофранцузского нотного. Античные авторы и мифологические и исторические персонажи в отличие от отечественных не комментируются.
Хотя еще в 1752 году покойный профессор Тредьяковский писал о сем предмете, но весьма кратко, показав только слегка свойство, назначение и главныя черты Оды; а о красотах ея, или прямом достоинстве, равно и о противном тому, не изъяснил в подробности. Здесь сочинитель, почерпнув из лучших писателей и из собственных своих долговременных в сем роде поэзии опытов, показывает все принадлежности изящной лиры. Но чтобы представить с одной стороны обилие и силу, а с другой гибкость и способность российскаго языка к изображению ясно и сладкозвучно всех чувств сердца человеческаго, привел в примеры несколько в переводах из древних, а более из подлинных произведений отечественных лириков, избегая притом елико возможно собственных. В необходимых же только случаях, когда не знал в чужеземных и не находил в русских, или думал, что они вполне не объясняют его мыслей, употребил свои. Слово o6ie, по-Гречески пою, происходит от места, называемаго Обеюи, где в Афинах певали рапсодии или отрывки Гомеровой Илияды и Одиссеи)2.
Ода, слово греческое, равно как и псальм, знаменует на нашем языке песнь. По некоторым отличиям, в древности носила на себе имя Гимна, Пеана, Дифирамба, Сколии, а в новейших временах иногда она то же, что Кантата, Оратория, Романс, Баллада, Станс и даже простая песня. Составляется строфами, или куплетами, мерным слогом, разнаго рода и числом стихов; но в глубоком отдалении веков единообразных в ней строф не примечается. В древнейшия времена препровождаема была простою мелодиею; певалась с лирою, с псалтирью, с гуслями, с арфою, с цитрою, а в новейшия и с прочими инструментами, но более, кажется, со струнными. По лире, или по составу, к музыке способному, называется Ода лирическою поэзиею.
Лирическая поэзия показывается от самых пелен мира. Она есть самая древняя у всех народов; это отлив разгоряченнаго духа; отголосок растроганных чувств; упоение, или излияние восторженнаго сердца. Человек, из праха возникший и восхищенный чудесами мироздания, первый глас радости своей, удивления и благодарности должен был произнести лирическим воскликновением. Все его окружающее: луна, звезды, моря, горы, леса и реки напояли живым чувством и исторгали его гласы. Вот истинный и начальный источник Оды; а потому она не есть, как некоторые думают, одно подражание природе, но и вдохновение оной, чем и отличается от прочей поэзии. Она не наука, но огнь, жар, чувство.
Кто первый ввел ее в употребление, определить трудно. Некоторые по Священному Писанию присвояют то Иувалу, сыну Ламехову, показателю гуслей и певницы*; язычники Аполлону, научившему пастырей играть на свирели и сочинившему, после поражения Тифона, хор, называемый Номос. Иные же Меркурию, сделавшему из черепахи лиру. Новейшие писатели полагают корень вообще поэзии в совокупном составе человека духовнаго и телеснаго, снабженнаго творческою силою воображения и гармонии. В самом деле, человек, а особливо ума пылкаго, наполненный мыслями, будучи в уединении и в полной свободе, обыкновенно в задумчивости своей предавшись мечтанию, говорит с собою, насвистывает или напевает что-нибудь. Самые грубые народы, во всех временах и во всех странах света, даже не знавшие употребления огня, в Мексике, в Перу, в Бразилии, в Канаде, в Камчатке, в Якутске и в других почти необитаемых местах, носили и носят на себе сие отражение лучей Премудраго Создателя. Они самую дикость свою оставили и начали собираться в общества не чрез что другое, как чрез пение и лиру, под которою разумею всякое музыкальное орудие.
Впрочем, как бы то ни было, но поелику не знаем мы старее лирической поэзии еврейской, видимой лами в боговдохновенных песнях Пророков, то и должно отдать в изобретении Оды преимущество сему народу, не токмо по древности его сочинения, но и по высокому образу мыслей, каковых в самых древнейших и славнейших языческих лириках не встречаем. Но положим, что всякаго другаго низшаго рода песнопения могут источником своим иметь страсти, обстоятельства, природу; однако высокие, священные псальмы3, не что иное суть, как вдохновение Божие.
Таковая первостепенная, священная Ода есть самое выспреннее, пламенное творение. Она быстротою, блеском и силою своею, подобно молнии объемля в единый миг вселенную, образует величие Творца. Когда сверкает в небесах, тогда же низвергается и в преисподнюю; извивается, чтобы скорее цели своей достигнуть; скрывается, чтобы ярчее облистать; прерывается и умолкает, дабы вновь внезапно и с вящщим явившись устремлением, более звуком и светом своим удивить, ужаснуть, поразить земнородных. Вот пример:
"Осветиша молния Твоя вселенную, подвижеся и трепетна бысть земля". Псалом 76, стих 19
Или:
Тогда во все пределы света
Как молния достигнул слух,
Что царствует Елисавета,
Петров в себе имея дух.
Ломоносов
Гимн парением своим несколько ниже Оды. Хотя и можно бы сей последней предоставить в отличительное свойство ужас и удивление могуществу, а первому благодарность и славословие за благодеяние и покровительство; но по всегдашнему их смешению определить прямую черту между ими трудно. Гимнами Евреи в разных случаях воспевали истиннаго Бога и чудеса Его, а язычники — поклоняемых ими богов и человеков, прославившихся знаменитыми подвигами. Возносили их при жизни, славословили и по смерти. Гробы их, когда умолкала зависть, делались у язычников алтарями, а песни гимнами. Сие находим у всех народов и во всех веках. Гимны содержали в себе часть религии и нравоучения. Они певались при богослужении, ими объясняемы были оракулы, возвещаемы законоположения, преподаваемы, до изобретения письмен, славныя дела потомству и проч.
Лира, или псалтирь, согласовались их предметам. Пели Гимны при восхождении солнца, при наступлении нощи, при новомесячии и ущербе луны, при собирании жатвы и винограда, при заключении мира и при наслаждении всякаго рода благополучием, а равно и при появлении войны, морового поветрия и какого-либо инаго бедствия, не от одного или нескольких молебщиков, но от лица всего народа. Чрез Гимны возносились благодарения, славословия, моления и жалобы божествам. Гласы их были гласы благоговения, наставления, торжественности, радости, великолепия, или вопли негодования, сетования, мщения, уныния, плача и печали. Вот что были в глубокой древности Оды и Гимны, и что в храмах, на театрах, в чертогах и на стогнах народных ими воспевалось. Они были иногда подсказываемы конархистом (декламатором), как у нас стихиры, или провозглашаемы самим поэтом при звуке струнном. Видно сие из многих псалмов Давида:
"Исповедайтеся Господеви в гуслех: в псалтири десятоструннем пойте Ему". Псал. 32, ст. 2
Из од Пиндара:
Златая арфа Аполлона,
Подруга чернокудрых Муз!
Твоим в молчаньи звукам внемлет
Монарх веселья, пляска, лик.
Когда же, хором управляя,
Даешь к совосклицанью знак, —
Огнь быстрый, вечный, вседробящий,
Ты можешь молньи потушить!4
Из песни Игоря:
"Едва Баян вещие персты на струны вкладаше, и абие они сами славу князей рокотаху"5.
Наконец, при распространившемся общежитии, из собраний народных перешло песнопение и в круги семейств. Там воспевалось им все житейское: любовь, ненависть, дружба, вражда, всякая охота, сельския упражнения, жизнь пастушья и тому подобное, из коих последняя, по некоторым писателям, берет у всех первенство. Сочинители их и купно певцы были у Египтян, Финикиян, Индейцев, Греков, Римлян, Аравитян и прочих народов, которые в Южной Европе назывались бардами6, а на Севере скальдами. Некоторые причисляют к ним и друидов; но другие называют их только провещателями при жертвоприношениях7. То же ли, по дару вдохновения, были у Евреев пророки, а у Славянороссов, по глаголу баю, баяны? — оставляю на разсуждение искуснейших в древности, но скажу только, что все их песни, по содержанию своему, были почти у всех одинаковы; а по свойству (характеру) их, или выражениям чувств, совсем различны. Климат, местоположение, вера, обычай, степень просвещения и даже темпераменты имели над всяким свое влияние. Но вообще примечается, что чем народ был дичее, тем пламеннее было его воображение, отрывистее и короче слог, менее связи, распространения и последствий в идеях, но более живописной природы в картинах и более вдохновения. Напротив того, у образованных обществ более разнообразия, распространения, приятности, блеску в мыслях и мягкости в языке. Израильский пророк, проповедуя единство Божие, движет силою Его холмы, обращает реки к вершинам, касается горам и дымятся. Греческий бард, восхищенный славою своих витязей, гремит на ипподроме с бегом колесниц, мчится с преспеянием коней, увеличивая или украшая о них свои понятия блеском двусоставных слов, называя Юпитера громовержцем, Нептуна землепрепоясателем, Венеру голубоокою, Диану быстроногою и пр. Скальд Шкотов видит на облаках летающия тени своих предков, мечи на их бедрах из севернаго сияния, мрачную, безмолвную природу и кровавыя брани. Славянороссийский баян изображает ратное воспитание и ревность свою к службе князя, что на конце копья он взлелеян, доспехами повит и вычерпает шлемом своим быстрыя реки. Словом, всякий древний народ, а особливо северные, воспевая свои подвиги и свои упражнения, изъяснялись, относительно чувств своих, в их гимнах и одах своим образом; ставили славу свою в героических своих песнях, гордились ими и, не имея их, почитали себя несчастливыми.
Но Ода или Гимн изображают только чувства сердца в разсуждении какого-либо предмета, а не действия его. Где же останавливаются на действии, тут уже сближаются к Эпопее. Слог имеют твердый, громкий, возвышенный, благородный, однако сходственный всегда с предметом; в противном случае теряют свою изящность. Доказывается сие одою "На счастие" Жан-Баптиста Руссо, переведенною г. Ломоносовым и Сумароковым. Последняго слог не соответствует высокому содержанию подлинника. И так Гимн и Ода заимствуют свое наречие, свои краски, свою силу от воспеваемаго ими предмета; но никогда площадных или простонародных слов себе не дозволяют, разве в таком роде будут писаны; но здесь таковыя не имеют места. Впрочем, качество или достоинство высоких од и гимнов составляют: вдохновение, смелый приступ, высокость, беспорядок, единство, разнообразие, краткость, правдоподобие, новость чувств и выражений, олицетворение и оживление, блестящия картины, отступления или уклонения, перескоки, обороты, околичности, сомнения и вопрошения, противоположности, заимословия, иносказания, сравнения и уподобления, усугубления или усилия и прочия витийственныя украшения, нередко нравоучение, но всегда сладкогласие и вкус.
Хотя из вышеупомянутых украшений многия в особенности принадлежат риторике и объяснены там под именами разных тропов и фигур, но покажем, что такое они у лирика и как он их употребляет.
Вдохновение не что иное есть, как живое ощущение, дар Неба, луч Божества. Поэт, в полном упоении чувств своих разгорался свышним оным пламенем или, простее сказать, воображением, приходит в восторг, схватывает лиру и поет, что ему велит его сердце. Не разгорячась и не чувствуя себя восхищенным, и приниматься он за лиру не должен. Вдохновение рождается прикосновением случая к страсти поэта, как искра в пепле, оживляясь дуновением ветра; воспламеняется помыслами, усугубляется ободрением, поддерживается окружными видами, согласными со страстью, которая его трогает, и обнаруживается впечатлением, или излиянием мыслей о той страсти, или ея предметах, которые воспеваются. В прямом вдохновении нет ни связи, ни холоднаго разсуждения;
оно даже их убегает и в высоком парении своем ищет только живых, чрезвычайных, занимательных представлений. От того-то в превосходных лириках всякое слово есть мысль, всякая мысль картина, всякая картина чувство, всякое чувство выражение, то высокое, то пламенное, то сильное, то особую краску и приятность в себе имеющее. Но вдохновение может быть не всегда высокое, а чаще между порывным и громким посредственное, заемлемое от воспеваемого предмета, обстоятельств, или собственнаго состава и расположения поэта; а потому и может быть у всякаго свое и по временам отличное вдохновение по настроению лиры, или по наитию гения. Исчислять все его виды было бы весьма пространно. Но вот некоторые примеры:
Грознаго:
Что море в ярости своей
С пределами небес сражалось,
Земля стенала от зыбей;
Что вихри в вихри ударялись
И тучи с тучами спирались,
И устремлялся гром на гром,
И что надуты волн громады
Текли покрыть пространны грады,
Сравнять хребты гор с влажным дном.
Ломоносов
Гневнаго:
О ты, что в горести напрасно
На Бога ропщешь, человек!
Внимай, коль в ревности ужасно
Он к Иову из тучи рек!
Сквозь дождь, сквозь вихрь, сквозь град блистая
И гласом громы прерывая,
Словами небо колебал,
И так его на распрю звал:
Безчисленны тьмы новых звезд,
Моей возжженных вдруг рукою
В обширности безмерных мест,
Мое величество вещали! — и проч.
Ломоносов
Или:
Претящим оком Вседержитель,
Воззрев на полк вечерний, рек:
О дерзкий мира нарушитель,
Ты меч против меня извлек!
Я правлю солнце, землю, море,
Кто может стать со мною в споре?
Ломоносов
Торжественнаго:
Уже со многими народы
Гласит эфир, земля и воды,
И камни вопиют теперь!
К нам щедро Небо преклонилось
И счастье наше обновилось:
На трон взошла Петрова Дщерь.
Или:
Тогда от радостной Полтавы
Победы росской звук гремел;
Тогда не мог Петровой славы
Вместить вселенныя предел;
Тогда Вандалы побежденны
Главы имели преклоненны,
Еще при пеленах Твоих;
Тогда предъявлено судьбою,
Что с трепетом перед Тобою
Падут полки потомков их.
Ломоносов
Радостнаго:
Коликой славой днесь блистает
Сей град в прибытии Твоем!
Он всех веселий не вмещает
В пространном здании своем;
Но воздух наполняет плеском.
И нощи тму отъемлет блеском.
Ах, еслиб ныне Россов всех
То б мрачна ночь от сих утех
На вечный день переменилась!
Ломоносов
Или:
Геройских подвигов хранитель
И проповедатель Парнасе,
Времен и рока победитель,
Возвыси ныне светлый глас;
Приближи к небесам вершины,
И для похвал Екатерины,
Как наша радость, расцветай,
Шуми ручьями с гласом лиры,
Бореи преврати в Зефиры,
Представь зимой в полнощи рай.
Ломоносов
Спокойнаго:
Царей и царств земных отрада
Возлюбленная тишина!
Блаженство сел, градов ограда,
Коль ты полезна и красна!
И класы на полях желтеют;
Сокровищ полны корабли
Дерзают в море за тобою;
Ты сыплешь щедрою рукою
Свое богатство по земли, и проч.
Ломоносов
Или:
В долине он стоит обширной,
Где вечная цветет весна:
Стада гуляют в пастве жирной,
Всегдашня тамо тишина:
Ни слез, ни стона там не знают,
Друг друга жители лобзают;
Щит Марсов, шлем и копие
Лежат увитые цветами;
Возлегши мир на них локтями,
Стрежет оружие сие.
Херасков
Или:
Сон сладостный не презирает
Ни хижин бедных поселян,
Ни низменных, ни тихих стран,
На коих по колосьям нивы
Под тенью облаков игривый
Перебирается Зефир,
Где царствует покой и мир.
Из Горация8
Тихаго:
Российско солнце на восходе
В сей обще вожделенный день
Прогнало в ревностном народе
И ночи и печали тень.
Воспомянув часы веселы,
Красуйтесь, счастливы пределы,
В сердцах усугубляйте жар!
Ломоносов
Или:
Владеешь нами двадцать лет,
Иль лучше льешь на нас щедроты;
Монархиня! коль благ совет
Для Россов вышния доброты!
Или:
Так вскликнув, я повергся долу:
Заглохнул стон болотна дня,
Замолкло леса бушеванье,
Затихла тише тишина.
Лежал простертым, чуть дыхая,
В цветах на берегу ручья,
Над коим месяц серпозлатый
Блистал, бледнел, темнел, — исчез.
Из Козегартена9
Страстнаго:
Увижу ль с ним тебя, — и вмиг
Трепещет сердце, грудь теснится,
Немеет речь в устах моих
И молния по мне стремится;
По слуху шум, по взорам мрак,
По жилам хлад я ощущаю;
Дрожу, бледнею, — и как злак
Упадши, вяну, — умираю.
Из Сафы 10
Или:
Казнь и благо дней моих;
Дух хоть с телом разлучится,
Буду жив без связи их.
Тень моя всегда с тобою
Неразлучно будет жить,
Окружать тебя собою,
Взгляд твой, вздох и мысль ловить.
Нелединский11
Или:
Небеса, цари, вселенна,
Все мне милая моя.
Лишь взглянула — я любовник;
Пожелала — я поэт.
Князь Горчаков12
Нежнаго:
Как мать стенаньем и слезами
Крушится о сыне своем,
Что он противными ветрами
Отгнан, живет в краю чужом, —
Она минуты все считает,
И просит щедры Небеса.
Ломоносов
Или:
Не видя пламенной Беллоны,
В Едемских жили бы садах,
Имели бы свои законы,
Написанны в твоих очах.
Херасков
Или:
В беседе ли с тобой бываю,
Тебя одну в ней вижу я,
Шаги твои все замечаю;
Где взор твой, там душа моя,
И с кем ни молвила б ты слово,
Читая в милых мне очах,
Тебе ответствовать готово
Мое все сердце на устах.
Нелединский
Или:
Всяк в своих желаньях волен:
Лавры! вас я не ищу:
Я и мирточкой доволен,
Дмитриев
Приятнаго:
Млеком и медом напоенны,
Тучнеют влажны берега,
И ясным солнцем освещенны,
Смеются злачные луга.
Ломоносов
Или:
Там мир в полях и над водами,
Там вихрей нет, ни шумных бурь;
Меж бисерными облаками
Сияет злато и лазурь.
Ломоносов
Или:
Я слышу Нимф поющих гласы,
Носящих сладкие плоды;
Там в гумнах чистят тучны класы
Шумят огромныя скирды;
Среди охотничей тревоги
Лесами раздаются роги,
В покое представляя брань.
В избыток принесут осенной
Земля, вода, лес, воздух в дань.
Ломоносов
Или:
Какие радостные плески,
Огней торжественные блески,
Курения от алтарей? —
Мольбы! — Се лира для царей!
Херасков
Умилительнаго:
Ты суд и милость сопрягаешь,
Повинных с кротостью казнишь,
Без гнева злобных исправляешь,
Ты осужденных кровь щадишь:
Как Нил смиренно протекает,
Брегов своих он не терзает,
Но пользой выше прочих рек,
Своею сладкою водою,
В лугах зеленых пролитою,
Златой дает Египту век.
Или:
Иль мало смертны мы родились
И должны удвоять свой тлен?
Еще ль мы мало утомились
Житейских тягостью бремен?
Воззри на плач осиротевших,
Воззри на слезы престаревших,
Воззри на кровь рабов твоих.
К тебе любовь и радость света,
В сей день зовет Елисавета:
Низвергни брань с концов земных.
Ломоносов
Или:
А Ты, который обладаешь
Един подсолнечного всей,
На милость души преклоняешь
Возлюбленных тобой царей,
Хранишь от злаго их навета!
Соделай, да владыки света
Внушат мою нелестну речь;
Да гласу правды кротко внемлют
Тобою им врученный меч!
Капнист
Унылаго:
Но ах, жестокая судьбина!
Безсмертия достойный муж,
Блаженства нашего причина,
К несносной скорби наших душ,
Завистливым отторжен роком,
Нас в плаче погрузил глубоком,
Внушив рыданий наших слух;
Верхи Парнасски возстенали,
И Музы воплем провождали
В небесну дверь пресветлый дух.
Ломоносов
Или:
Что так смущаешься, волнуешь,
Безсмертная душа моя?
Отколе пламенны желанья?
Отколь тоска и грусть твоя?
Се холмы синие мерцаньем,
Но ах! ничто не утоляет
Унынья томна твоего!
Из Козегартена13
Или:
Леса, влекущие к покою,
Чертог любви и тихих дней!
Куда вы с прежней красотою
Сокрылись от моих очей?
Вас та же зелень украшает;
Но мне того уж не являет,
Чем дух бывал прельщаем мой;
Везде меня тягчат печали, —
Везде, где прежде восхищали
Утехи, счастье и покой.
Капнист
Или:
Без друга и без милой
Брожу я по лугам;
Брожу с душой унылой
Один по берегам.
Там те же все встречаю
Но ах! не облегчаю
Ничем моей тоски!
Дмитриев
Или:
Где найду я выраженья
Не достанет вображенья
Чувств души моей обнять.
Только два их понимаю:
Время на двое делю,
— все забываю,
Или без тебя — терплю.
Нелединский
Печальнаго:
Безгласна видя на одре
Рыдали Россы о Петре;
Везде наполнен воздух воя,
И сетовали все места;
Земля казалася пуста:
— не сияет,
Взглянуть на реки — не текут,
И гор высокость оседает;
Натуры всей пресекся труд.
Ломоносов
Или:
Се она во гробе здесь,
И лучей лишенна света,
Предается тлену днесь;
Се конец Ея судьбине.
О Монархине своей.
Сумароков
Или:
Плачет, стонет, сердцем ноя,
Ходит милаго вокруг;
Уж не встанет милый друг!
Дмитриев
Утешительнаго:
Сие, о, смертный! разсуждая,
Святую волю почитая,
Имей свою в терпеньи часть.
Он все на пользу нашу строит,
Казнит кого или покоит,
Ломоносов
Или:
Теперь по всем градам российским,
По селам и степям азийским
Единогласно говорят:
Дражайшее Петрово племя:
Счастлива жизнь и наших чад;
Не будет страшной уж премены,
И от российских храбрых рук
И сильных изнеможет лук.
Ломоносов
Или:
Не озлобляйся ты злодеев клеветою,
Бог зрит дела твои и Сам везде с тобою.
Или:
Надежды должно нам лишаться;
Томить себя, стенать, терзаться,
Когда проходит все как прах,
Когда для нас и горесть люта
К блаженству будущему шаг.
Капнист
Или:
Лиза, рай всех чувств моих!
Мы не знатны, ни велики;
Меньше ль счастлив я владыки?
Дмитриев
Забавнаго:
Зевес быкам дал роги,
Проворны зайцам ноги,
Зубасты зевы львам,
Способность плавать рыбам,
Парение орлам,
Но что ж он дал женам?
Чем все то заменить? —
Красой их наделяет:
Огонь и меч и щит
Из Анакреона14
Или:
Други! время скоротечно,
И не видишь как летит;
Молодыми быть не вечно;
Что же делать? — так и быть!
В ожиданьи будем пить.
Дмитриев
Или:
Ребята, нам в поле
Дня жарка мне боле
Нет мочи терпеть.
Мы можем собраться
В другой раз сюда;
Теперь череда!
Шишков15
Шутливаго:
Платов, Европе уж известно,
В расплох, как бы колдун, всеместно
Ты с туч падешь, как снег, как дождь.
По черных воронов полету,
По дыму, гулу, мхам, звездам,
Подходишь к вражьим вдруг носам,
И зря на туск, на блеск червонца,
По солнцу, иль противу солнца
Свой учреждаешь ертаул16
В траве идешь — с травою равен;
В лесу — и равен лес с главой;
На конь вскокнешь — конь тих, не нравен,
Но вихрем мчится под тобой.
Ползешь ты в ночь, — и следу нет;
Орлом ли в мгле паришь сгущенной, —
Стрелу сечешь ей в след пущенной,
И брося петли вокруг шей,
Атаману и войску Донскому17
Смелый приступ, или громкое вступление, бывает от накопления мыслей, которыя, подобно воде, стеснившейся при плотине, или скале, вдруг прорываясь сквозь оныя, с шумом начинает свое стремление. Едва ли можно воспарять выше таковаго начала! Имеющий вкус тотчас остановится тут, где приметит себя упадающим. Но находятся однако оды, которыя начинаются тихо и отчасу выше восходят своим парением. Бывают и такия, которыя имеют ровное и прямое направление; а другия местами порывны и извивисты, каковы все г. Ломоносова, смотря по предметам, какие они описывают. Вот примеры громкаго, тихаго и вдруг возвышающагося вступления:
Громкаго:
Вонми, о Небо! что реку.
Как дождь на нивы потеку
И как роса на злачны долы,
Прольюсь и в бездны преисподни
Петь имя, чудеса Господни.
18
Или:
Внемлите, все пределы света,
И ведайте, что может Бог!
Воскресла нам Елисавета:
Ликует Церковь и чертог!
Тихаго:
Заря багряною рукою
От утренных спокойных вод
Выводит с солнцем за собою
Благословенное начало
Тебе, богиня, возсияло.
И наших искренность сердец
Пред троном Вышняго пылает,
Его средину и конец!
Ломоносов
Тихаго и вдруг возвышающегося:
Сквозь тучи вкруг лежащи черны,
Носящи страх нам, скорби зельны,
Ты грянул наконец! — и свет
От молнии твоей горящей,
Сердца Альпийских гор потрясшей,
Чрез неприступны переправы
На высоте ты новой славы
Явился, северный Орел!
Из оды На переход Альпийских гор19
живо чувствовать, чего они не знали и что им прежде на мысль не приходило. Но высокость бывает двоякаго рода: одна — чувственная и состоит в живом представлении веществ; другая — умственная и состоит в показании действия высокаго духа. Первая принадлежит к лире, а другая к драме. Посему-то иногда живое чувственное не может быть высоким умственным; ни самое высокое умное не может быть живым чувством. Словом, что живо, то не есть еще высоко; а что высоко, то не есть еще живо. Итак, по сему понятию лирическое высокое заключается в быстром парении мыслей, в безпрерывном представлении множества картин и чувств блестящих, громким, высокопарным, цветущим слогом выраженное, который приводит в восторг и удивление. Высокое же драматическое содержится в тихом и спокойном действии души великой, которая, быв выше других, и в слабостях человека, твердостию и мужеством его, а не блеском одним воображения и громом слов, показывает в нем высокое существо и заставляет разум почитать его, или благоговеть пред ним. Кратко, прямая высокость состоит в силе духа, или в истине, обитающей в Боге. Одно справедливо изящное в том и другом случае есть только высоко. В оде, которая изображает, как песнь лирическая, превосходный чувства, и тут же, как эпопея или драма, описывает действие великодушия, могут быть помещаемы и та и другая высокость, но только поэтом, вкус имеющим, чтобы не распространить действия и тем не охладить чувств. Вот примеры и той и другой высокости и вообще их обеих:
Чувственной:
Отверзлась дверь, не виден край,
В пространстве заблуждает око.
Ломоносов
Или:
В ночи горят коль звезды ясно
И проницают тихий понт;
Подобно сей царицы взгляды
Сквозь души и сердца идут.
Или:
Люди с солнцем — людям ясно,
А со мною — все туман.
Московский Журнал20
Умственной:
Волнам и вихрям запрещает,
Велит луне и солнцу стать.
Ломоносов
Или:
Взглянув в Россию кротким оком,
Со властью рек: да будет свет, —
И бысть!..
Ломоносов
Или (в нежном слоге):
Для кого мне жизнь мила!
Я последне ожерелье
За тебя бы отдала!
Московский Журнал
О вы, не дремлющия очи,
Стрегущия небесный град!
Вы, бодрствуя во время ночи,
Когда, покоясь, смертны спят,
На целу широту земную.
Но чаю, что вы в оный час,
Впротив естественному чину,
Петрову зрели Дщерь едину,
Ломоносов
Или:
Умреть иль победить здесь должно:
Умрем! — клик вторит по горам21.