Царь жила-была девица, —
Шепчет русска старина, —
Будто солнце светлолица,
Будто тихая весна.
Очи светлы голубые,
Брови черные дугой,
Огнь — уста, власы — златые,
Грудь — как лебедь белизной.
В жилках рук ее пуховых,
Как эфир, струилась кровь;
Между роз, зубов перловых,
Усмехалася любовь.
Родилась она в сорочке
Самой счастливой порой,
Ни в полудни, ни в полночке —
Алой, утренней зарей.
Кочет хлопал на нашесте
Крыльями, крича сто раз:
Северной звезды на свете
Маковка злата церковна
Как горит средь красных дней.
Так священная корона
Мило теплилась на ней,
И вливала чувство тайно
С страхом чтить ее, дивясь;
К ней прийти необычайно
Было, не перекрестясь.
На нее смотреть не смели
И великие цари;
За решеткою сидели
На часах богатыри.
И Полканы всюду чудны
Дом стрегли ее и трон;
С колоколен самогудный
Слышался и ночью звон.
Терем был ее украшен
В солнцах, в месяцах, в звездах;
Отливались блесни с башен
Во осьми ее морях.
Въявь гуляла и в саду,
Летом в лодочке на взморье,
На санках зимой по льду.
Конь под ней, как вихрь, крутился,
Чув девицу ездока, —
Полк за нею нимф тащился
По следам издалека.
Коз и зайцев быстроногих
Страсть была ее гонять,
Гладить ланей златорогих
И дерев под тенью спать.
Ей ни мошки не мешали,
Ни кузнечики дремать;
Тихо ветерки порхали,
Чтоб ее лишь обвевать.
И по веткам птички райски,
Скакивал заморский кот,
Пели соловьи китайски
И жужукал водомет.
Одаль смели чуть дышать
И бояр к ней спозаранки
В спальню с делом допущать.
С ними так она вещала,
Как из облак божество;
Лежа царством управляла,
Их журя за шаловство.
Иногда же и тазала
Не одним уж язычком,
Если больно рассерчала,
То по кудрям башмачком.
Все они царя-девицы
Так боялись, как огня,
Крыли, прятали их лицы
От малейшего пятна.
И без памяти любили,
Что бесхитростна была;
Ей неправд не говорили,
Что сама им не лгала.
Шила ризы золотые,
Маслила брады седые
И не ссорилась с умом.
Жить давала всем в раздолье,
Плавали как в масле сыр;
Ездила на богомолье, —
Божеством ее всяк чтил.
Все поля ее златились
И шумели под серпом,
Тучные стада водились,
Горы капали сребром.
Слава доброго правленья
Разливалась всюду в свет
Все кричали с восхищенья,
Что ее мудрее нет.
Стиходеи ту ж бряцали
И на гуслях милу ложь;
В царствах инших повторяли
О царе-девице то ж.
И от этого-то грому
Поднялись к ней женихи
Как фазаньи петухи.
Царств за тридевять мудруя,
Вымышляли, как хвалить;
Вздохами любовь толкуя,
К ней боялись подступить.
На слонах и на верблюдах
Хан иной дары ей шлет,
Под ковром, на хинских блюдах,
Камень с гору самосвет.
Тот эдемского индея:
Гребень — звезд на нем нарост,
Пурпур — крылья, яхонт — шея,
Изумрудный — зоб и хвост.
Колпиц алы черевички
Нес — с бандорой тот плясать,
Горлиц нежные яички —
Нежно петь и воздыхать.
Но она им не склонялась,
Набожна была чресчур.
Только в шутках забавлялась,
Иль велела им трудиться:
Яблок райских ей искать,
Хохлик солнцев, чтоб светиться,
В тьме век младостью блистать.
Но они понадорвали
Свой живот, — и стали в пень;
Что искали — не сыскали,
И исчезли будто тень.
Тут откуда ни явился
Царь-царевич, или круль,
Ни людям не поклонился,
Ни на спаса не взглянул.
По бедру коня хлесть задню —
И в тот миг невидим стал, —
Шасть к царю-девице в спальню
И ее поцеловал,
Хоронилася платочком
И ворчала хоть в сердцах,
Но как вслед его окошком
Хлопнула, — вскричала: ах!
Тронул сеть садовых струн:
Град познал в сем звуке страшном,
Что был дерзок Маркобрун.
Вот и встал дым коромыслом
От маяков по горам;
В мрачном воздухе навислом
Рев завыл и по церквам.
Клич прокликали в столице,
И гонцы всем дали весть,
Чтоб скакать к царю-девице
И, служа ей, — мстить за честь.
Заскрипели двери ржавы
Оружейниц древних лет,
Воспрянули мужи славы
И среди пустынных мест.
Правят снасти боевые
И булат и сталь острят;
Старые орлы, седые
ами в бой летят.
И свирепы кони в стойлах
Топают, храпят и ржут,
На холмах и на раздольях
Пыль вздымают, пену льют.
В слух пищали стенобойны,
Растворя чугунны рты,
Воют в час полночный, сонный,
Чтоб скорей в поход идти.
Идет в шкурах рать звериных,
С дубом, с пращей, с кистенем;
В перьях птичьих, в кожах рыбных,
И как холм течет чрез холм.
Занимает степи, луги
И насадами моря,
И кричит: помремте, други,
За девицу и царя!
Не пленила златом, свойством
Нас она, ни серебром;
Но лишь девичьим геройством,
И так сими вождь речами
Взбудоражил войнов дух,
Что, подняв бугры плечами
Растрепали круля в пух.
И еще в его бы царстве
Только раз один шагнуть,
Света б не было в пространстве,
Чем его и вспомянуть.
Кровь народа Маркобруна
Уподобилась реке;
Он дрожал ее перуна
И в своем уж чердаке.
Но как он царя-девицы.
Нежный нрав довольно знал,
Стал пастух — и глас цевницы
«Виноват, — пел, — пред тобою,
Что прекрасна ты, мила». —
«Сердце тронь мое рукою.
Сядь со мной!» — она рекла...
Дерзостей не могут несть;
Все бывают своенравны,
Любят жены, девы честь.
1812
|