Гимн лиро-эпический на прогнание Французов из отечества

Гимн лиро-эпический на прогнание Французов из отечества

Посвящен во славу всемогущего Бога, великого государя, верного народа, мудрого вождя и храброго воинства российского. Благословен Господь наш, Бог, На брань десницы ополчивый И под стопы нам подклонивый Врагов надменных дерзкий рог. Восстань, тимпанница царева, Священно-вдохновенна дева! И, гусли взяв в багряну длань, Брось персты по струнам — и грянь, И пой победы звучным тоном Царя Славян над Авадоном. Что ж в сердце чувствую тоску И грусть в душе моей смертельну? Разрушенну и обагренну Под пеплом в дыме зрю Москву, О страх! о скорбь! Но свет с эмпира Объял мой дух, — отблещет лира; Восторг пленит, живит, бодрит И тлен земной забыть велит, «Пой! — мир гласит мне горний, дольний, — И оправдай судьбы Господни». Открылась тайн священных дверь! Исшел из бездн огромный зверь, Дракон иль демон змиевидный; Вокруг его ехидны Со крыльев смерть и смрад трясут, Рогами солнце прут; Отенетяя вкруг всю ошибами сферу, Горящу в воздух прыщут серу, Холмят дыханьем понт, Льют ночь на горизонт И движут ось всея вселенны. Бегут все смертные смятенны От князя тьмы и крокодильных стад. Они ревут, свистят и всех страшат; А только агнец белорунный, Смиренный, кроткий, но челоперунный, Восстал на Севере один, — Исчез змей-исполин! Что се? Стихиев ли борьба? Брань с светом тьмы? добра со злобой? Иль так рожденные утробой Коварств крамола, лесть, татьба В ад сверглись громом с князем бездны, Которым трепетал свод звездный, Лишались солнца их лучей? От пламенных его очей Багрели горы, рдело море, И след его был плач, стон, горе!.. Иль Галл, творец то злых чудес, Похитивший у ветра крылы, У доблести, у веры силы, Скиптр у царей, гром у небес, У правосудия законы? Убив народов миллионы, Изгнав к отечеству любовь, Растлил всех дух, оподлил кровь, Став хищна раб Наполеона, — Возмнил быть царь вселенной трона? Так — он, то Галл с своим вождем: Навергнув на царей ярем И всю почти пленя Европу, Дал страшному Атропу Не раз ея же кровью пир; Прервал звук нежных лир, Пресек спокойствие, торги, труд сельский, мирный И, в блеск разбойника порфирный Одев, возвел на трон, — То был Наполеон. Он ветви ссек лилей несчастных И, в замыслах своих ужасных Превозносясь, как некий дивий Гог, В гордыне мнил, что все творить возмог. Но, на спокойну зря Россию, Что перед ним одна не клонит выю, Вспылал, простер завистну длань — И дхнул из зева брань. Уже, как смрадных тучи пруг, Его летящи легионы Затмили свет, иль быстры волны Как рек пяти шумящих вдруг[1] Чрез Неман прорвались преградный. Сам он, как тигр на трупы гладный, Предспеющий своей молве, Шагнул к Днепру, шагнул к Москве. Кровавы вслед моря струились И заревы по небу рдились. В стремленьи быстр, в бою жесток, Уже своей победой дмился, Что мы (с насмешкою хвалился) Бежим его и праха ног; Что быстрый полк его орлиный На дом Петра, Екатерины Воссядет скоро средь столиц И вкусит он от царских лиц, По жатве звучной, громкой славы, В Петрополе, в Москве забавы[2]. Уже блаженств своих с одра Россия внемлет глас царя, Зовущего на ополченье. О радостно виденье! Так Май, блестя своим лицом, Сквозь туч чрез тихий гром Скликает сонм с полей, с лесов к себе пернатый. Различно племя, в разны латы Облекшись, росский род Как исполин встает; Идет на брань единодушно, Монарху своему послушно, За трон его, за веру умереть. Нигде сей ревности подобной нет! И старцы, дети, жены, девы, Богатства все свои в сокровища царевы Отдав, идут в Господень храм Взнесть душ их фимиам. Держай твердь, море, землю, ад И равновесье меж мирами; Дышай зефирами, громами И все в един вмещаяй взгляд, Воззрев на лесть Наполеона, На святость Александра трона, В нощь темных туч себя облек И тихим гулом грома рек: «Полна нечестья Галлов мера, Спасает Россов тепла вера!» И бысть. — Молебных капля слез, Упадши в чашу правосудья, Всей стратегистики орудья[3], Как прах, взметнула до небес. Раздвиглись Чермна Моря волны, И Фараон, гордыней полный, Ступил в невлажный понт ногой. Морских зверей, чудовищ строй Хотя сей дерзости глумились, Но будто бы боясь — странились, И отверзали сами путь; А он, чтоб паче страх вдохнуть, Со всадники, со колесницы, Как бы закрыв зеницы, Бесстрашно вшел во сердце вод И гнал Иаковль род, Избранный искони и ввек хранимый Богом, Тесня его поспешным ходом; Но Бог воззрел на Норд: Слился двухолмный понт — И с шумом поглотил тирана. След стал его лишь влага слана; Лишь выплывал там щит, там тул, там бронь, Там с всадником выказывался конь, Блестела чуть в зыбях порфира. Не честолюбья ли то образ мира И гибели надменных сил? Се Бог как их казнил! Но ужас дух еще объял! Царь Сирии, властитель мира, Явя в себе торжеств кумира, Безумным вдруг животным стал, И на стене пред всех очами Писала длань огня чертами, Что скоро власть царя пройдет, Который правды не блюдет. Всевышний управляет царства, Дает, отъемлет за коварства. Не видим ли и в наши дни Мы сих чудес в Наполеоне? На зыблемом восседши троне, Не возлюбил он тишины, Но, злобу злобами умножа, Спокойны царства востревожа, Во храмы запустенье внес, Святых не пощадил телес, Пол нежный, посрамленный, Заставил втайне лить ток слезный, — И Бог сорвал с него свой луч: Тогда средь бурных, мрачных туч Неистовой своей гордыни, И домы благостыни Смердя своими надписьми[4], А алтари коньми[5] Он поругал. — Тут все в нем чувства закричали, Огнями надписи вспылали, Исслали храмы стон — И обезумел он. Сим предузнав свое он горе, Что царство пройдет его вскоре, Не мог уже в Москве своих снесть зол, Решился убежать, зажег, ушел; — Вторым став Навходоносором, Кровавы угли вкруг бросая взором, Лил пену с челюстей, как вепрь, И ринулся в мрак дебрь. Но, Муза! тайнственный глагол Оставь, — и возгреми трубою, Как твердой грудью и душою Росс, ополчась, на Галла шел; Как Запад с Севером сражался, И гром о громы ударялся, И молньи с молньями секлись, И небо и земля тряслись На Бородинском поле страшном, На Малоярославском, Красном[6]. Там штык с штыком, рой с роем пуль, Ядро с ядром и бомба с бомбой, Жужжа, свища, сшибались с злобой, И меч, о меч звуча, слал гул; Там всадники, как вихри бурны, Темнили пылью свод лазурный; Там бледна Смерть с косой в руках, Скрежещуща, в единый мах Полки, как класы, посекала И трупы по полям бросала; Там рвали друг у друга гром[7], Осмь крат спирали град челом И царство поборали царством, Зла гения коварством, Который так, как жгущий Эвр[8], Смотря на древний кедр, Стоящий на челе святой горы Синайской, Всех прохлаждавший тенью райской, Преклоншися лицом Над осмь морей стеклом, Простерт быв на полсвете корнем, Цвел в покровительстве Господнем; Но Эвр его давно сносить не мог; Решился с высоты низринуть в лог: Напал, игл несколько сшиб зевом, Но стебля сбить не мог всех сил набегом. Вздохнул впервый на неуспех И с срамом вспять побег. Бежит, — и пламенным мечем Его в тыл Ангел погоняет, Отвсюду ужасом смущает, След сеет огненным дождем. Встревоженный, взъяренный, бледный, Он с треском в воздух мещет стены, С кремлевского их рвав холма; С чела его в мрак искр косма, Сквозь дыма сыплясь, как комета, Окровавляла твердь полсвета. Бежит, — и несколько полков, Летящих воздуха волнами, Он видит теней пред очами Святых и наших праотцов, Которы в звездном чел убранстве, Безмерной высоты в пространстве, Как воющей погоды стон, «Наполеон! Наполеон!» Лиют в слух жалобы: «из злости Ты наши двигал прах и кости!»[9] Бежит, — и зрит себя вокруг Он тысячи невинных вдруг, Замученных и убиенных, Им не запечатленных, Что полумертвым взором зрят, С уст посинелых хлад Дыхав, со всех сторон кричат ему с укорой: «Ты, ты предвременной и скорой Нас смертию посек, Когда на брани тек. И се, — наполненну слезами Семейств и нашими кровями, Обвиту жалами шипящих змей, Ту чашу смертну, в жизни что своей Ты наполнял безперестанно, Желал и требовал несыто, жадно Еще, еще себе кровей, Прими теперь и пей!» — Бежит, — себя сам упреждав; За скорыми его шагами Лишь поспевает Смерть прыжками, Тел груды по странам бросав; Там медные лежат драконы, На кони наваленны кони И колесницы друг на друг. Великого здесь вождя дух, Искусство, смельство видно бранно, Что он бежит лишь беспрестанно! Бежит, — хотя и жажды полн К сокровищам неоцененным, В чертогах, в храмах похищенным; Но их и всех кидает он Друзей, больных без сожаленья. Сей гений — ищет лишь спасенья! Его страшит и ветров свист И скрип дерев и падший лист, В сердечных отзываясь недрах, Как страшный гром во мрачных дебрях. Бежит, — и сам себя внутрь рвет, Что сильно Росс его женет; Но кажет, будто бы бесстрашно Он шествует обратно. Так волк в леса бежит назад, Быв прогнанный от стад, Оставя добычу, и рыщет хоть скачками, Но, взад озрясь, стуча зубами, Огнь сыплет из очей; Иль аспид, лютый змей, Бежит так с поль, коль Север дует И Афра за собою чует: То вверх главу, то вниз клоня, ползет, Шипит, крутит хребет, хвост в кольца вьет; И сколько змей сей ни ужасен, Но поползок его тем паче страшен, Что дым струится в нем и смрад, А воздух дышит яд! Бежит, — и видит наконец, Что за его все злодеянья Готовит небо наказанья, И падает с него венец; Что, став пред собственным уж взором Кладбищным рать его позором, От глада, ран и мраза мрет. О ужас! Галл здесь Галла жрет! Но с сердцем Бонапарт железным И сим смеется бедствам слезным![10] Бежит, — но сорока двух лун Уж данный срок на возвышенье, Еще пяти — на оскверненье[11] Ему прошел; уже перун Предвечного висит закона Поверх главы Наполеона: Еще немного — он падет, И сонм тех царств, что с ним идет, Вдруг на него весь обратится; Содом, Гомор с ним вспепелится. О, так! таинственных числ зверь[12], В плоти седьмглавый Люцифер, О десяти рогах венчанный[13], Дни кончит смрадны. Сей мнимый гений, царь царей, Падет злый вождь вождей. Судьбы небесные издревле непреложны: Враги Христовы суть ничтожны. От них нам вера — щит; Он праведных хранит. Кто ж щит дает сей царств в отпору? Царь, не причастный Вельфегору[14]. Так! Александров глас наш дух вознес: Прибег он в храм — и стал бесстрашным Росс. Упала демонская сила Рукой избранна князя Михаила[15]. Сей муж лишь Гога мог потрясть, Россию верой спасть. Какая честь из рода в род России, слава незабвенна, Что ей избавлена вселенна От новых Тамерлана орд! Цари Европы и народы! Как бурны вы стремились воды, Чтоб поглотить край Росса весь; Но буйные! где сами днесь? Почто вы спяща льва будили, Чтобы узнал свои он силы? Почто вмещались в сонм вы злых И, с нами разорвав союзы, Грабителям поверглись в узы И сами укрепили их? Где царственны, народны правы? Где, где германски честны нравы? Друзья мы были вам всегда, За вас сражались иногда; Но вы, забыв и клятвы святы, Ползли грызть тайно наши пяты. О новый Вавилон, Париж! О град мятежничьих жилищ, Где Бога нет, окроме злата, Соблазнов и разврата; Где самолюбью на алтарь Все, все приносят в дар! Быв чуждых царств несыт, ты шел с Наполеоном, Неизмеримым небосклоном России повратить, Полсвета огорстить. Хоть прелестей твоих уставы Давно уж чли венцом мы славы; Но, не довольствуясь слепить умом, Ты мнил попрать нас и мечом, Забыв, что северные силы Всегда на Запад ужас наносили; Где ж мамелюк твой, где элит? О вечный Сене стыд! Так, дерзка Франция! и вы, С ней шедшие на нас державы! Не страшен нам ваш ков коварный, Коль члены мы одной главы. От хижин, церкви до престола И дети все до нежна пола Суть царски витязи у нас. Вы сами видели не раз, Как вел отец детей ко брани, Как сами шли бесстрашно к казни. А ваша где надменность слов И похвальбы Наполеона, Что к обладанью росска трона Не меч он нес, а пук оков? Где на монете, им тисненной[16], Тот царь Москвы, тот царь вселенной, Кто произнес толь дерзку речь, Что он, поколь наверх свой меч Петрова не положит гроба, Не даст покою нам?.. О злоба! Но дух Петров, сквозь звездну мглу С улыбкой вняв сию хулу, Геройской кротости в незлобьи Вспарил орла в подобьи, — И грянул бородинский гром. С тех пор Наполеон Упал в душе своей, как дух Сатанаила, Что древле молньей Михаила Пал в озеро огня И там, стеня, Мертв в помыслах лежит ужасных Под ревом волн, искр смрадных, страшных. А если он когда еще и жив, То только тем, что, взоры искосив На Север с зависти и злости, Грызет свои, беснуясь, ссохши кости, На славу Александра зря, Всем милого царя. Лежит! — о радость! о восторг! Кавказ и Тавр встают мне выше, Евксин и Бельт шумят мне тише: Мы победили, — с нами Бог! Вселенна знай и все языки, Коль благ Бог в бранях нам великий! Внемли, враг скрытый, нам хвалу; Гладь, змей, язык свой о пилу; Кричи, что рейнски страшны силы; — Их с Немана по Обь могилы![17] Так, щит нам Бог: мы страшны Им, Его мы волей торжествуем, Ему победы восписуем, Им Русский Царь непобедим, — Будь одного Его держава! Славян всегда наследье — слава. Не блещут доблести без бед, И превосходств нет без побед. Бог посетил нас, — Бог прославил, Всех выше царств земных поставил. Хвала Ему! хвала, Творец, Тебе! из глубины сердец Благодарение приносим; Молебны чувства взносим Тебе в пространны небеса За явны чудеса, Которыми Ты нас возвысил непостижно, Из всех земных держав так дивно, Что честью превознес И славой до небес: Отечество мы оградили, Царя и веру защитили От угрожавших рабственных оков; Не зря на лесть и на соблазн даров, На ужасы и самой смерти, Галл не возмог нас пред собой простерти; И сим ужасным бедством Росс Еще превыше взрос. О Росс! о добльственный народ, Единственный, великодушный, Великий, сильный, славой звучный, Изящностью своих доброт! По мышцам ты неутомимый, По духу ты непобедимый, По сердцу прост, по чувству добр, Ты в счастьи тих, в несчастьи бодр, Царю радушен, благороден, В терпеньи лишь себе подобен. Красуйся ж и ликуй, герой, Что в нынешнем ты страшном бедстве В себе и всем твоем наследстве Дал свету дух твой знать прямой! Лобзайте, родши, чад, их, — чада, Что в вас отечеству ограда Была взаимна от врагов; Целуйте, девы, женихов, Мужей супруги, сестры братья, Что был всяк тверд среди несчастья. И вы, Гесперья, Альбион[18], Внемлите: пал Наполеон! Без нас вы рано или поздно, Но понесли бы грозно, Как все несут, его ярмо, — Уж близилось оно; Но мы, как холмы, быв внутрь жуплом наполненны, На нас налегший облак черный Сдержав на раменах, Огнь дхнули, — пал он в прах. С гиганта ребр в Версальи трески, А с наших рук вам слышны плески: То в общем, славном торжестве таком Не должны ли и общих хвал венцом Мы чтить героев превосходных, Душою россов твердых, благородных? О, как мне мил их взор, их слух! Пленен мой ими дух! И се, как въяве вижу сон, Ношуся вне пределов мира, Где в голубых полях эфира Витает вождей росских сонм. Меж ими там в беседе райской Рымникский, Таврский, Задунайский Между собою говорят: «О, как венец светлей стократ, Что дан не царств за расширенье, А за отечества спасенье! Мамай, Желковский, Карл путь свят К бессмертью подали прямому Петру, Пожарскому, Донскому; Кутузову днесь — Бонапарт. Доколь Москва, Непрядва и Полтава Течь будут, их не умрет слава. Как воин, что в бою не пал, Еще хвал вечных не стяжал; Так громок стран пусть покоритель, Но лишь велик их свят спаситель». По правде, вечности лучей Достойны войны наших дней. Смоленский князь, вождь дальновидный, Не зря на толк обидный, Великий ум в себе являл, Без крови поражал И в бранной хитрости противника, без лести, Превысил Фабия он в чести. Витгенштейн легче бить Умел, чем отходить Средь самых пылких, бранных споров, Быв смел как лев, быстр как Суворов. Вождь не предзримый, гром как с облаков, Слетал на вражий стан, на тыл — Платов. Но как исчислить всех героев, Живых и падших с славою средь боев? Почтим Багратионов прах — Он жив у нас в сердцах! Се бранных подвигов венец! И разность меж Багратионом По смерти в чем с Наполеоном? Не в чувстве ль праведных сердец? Для них не больше ль знаменитый Слезой, чем клятвами покрытый? Так! мерил мерой кто какой, И сам возмерен будет той. Нам правда Божия явила, Какая Галлов казнь постигла. О полный чудесами век! О мира колесо превратно! Давно ль страшилище ужасно На нас со всей Европой тек! Но где днесь добычи богаты? Где мудрые вожди, тристаты? Где победитель в торжествах? Где гений, блещущий в лучах? Не здесь ли им урок в ученье, Чтоб царств не льститься на хищенье? О, так! блаженство смертных в том, Чтоб действовать всегда во всем Лишь с справедливостью согласно, Так мыслить беспристрастно, Что мы чего себе хотим, Того желать другим. Судьбы Всевышнего, отняв скиптр у Бурбонов, По чертежу своих законов Взяв червя из червей, В сан облекли царей. Долг был его, — к чему был званный; Но он, нечестьем обуянный, Дерзнул Господню волю пренебречь, He стерть ток слез, суд правый не изречь И быть отрекся миролюбным, Великим; но склоня свой слух ко трубным Он гласам, мнил быть и судьбе Царь, Бог — и се не бе! He бе. — Но ты, монарх, блистай Твоей небесной красотою; To кротостью, то правотою Владей, пленяй и успевай Лук наляцать твой крепкий, сильный, Чрез все твои страны обширны Ко ужасу твоих врагов, И грозный строй твоих полков, Как туча молньями чревата, Кругом возляжет царства свята. Юг, Запад, Север и Восток Под твой покров прострут их длани, Уйдет вражда, умолкнут брани, В пшенице не взрастет порок; Цари придут к тебе на сонмы, Чтоб миром умирить их громы, И скромну власть твою почтут; Обымет совесть правый суд; Всем чувство в грудь вольется ново, И царство снидет к нам Христово. Печалью мрачныя главы Лучем возблещут вновь Москвы, Вновь внидет благолепье в храмы, С обетом фимиамы Возжгутся наши и сердца He забывать Творца; Отца отечества несметны попеченьи Скорбей прогонят наших тени; Художеств сонм, наук, Торгов, лир громких звук, Все возвратятся в их жилищи; Свое и чуждо племя пищи Придут, как под смоковницей, искать И словом: быв градов всех русских мать, Москва по-прежнему восстанет Из пепла, зданьем велелепным станет, Как феникс, снова процветать, Венцом средь звезд блистать. И сей прелестный град Петров От удовольствиев сердечных, От радостей невинных, честных, Да с тем сравнится, с облаков Что снидет душ святых в ограду, В блаженство, в сладость и в прохладу, Где с камней, стен драгих лучи Под гусльми взблещут и в ночи; Зной вздремлет древ под осененьем, Осветит царь своим все зреньем, И из страны Российской всей Печаль и скорби изженутся, В ней токи крови не прольются, Не канут слезы из очей; От солнца пахарь не сожжется, От мраза бедный не согнется; Сады и нивы плод дадут, Моря чрез горы длань прострут, Ключи с ключами сожурчатся, По рощам песни отгласятся. Но солнце! мой вечерний луч! Уже за холмы синих туч Спускаешься ты в темны бездны, Твой тускнет блеск любезный Среди лиловых мглистых зарь, И мой уж гаснет жар; Холодна старость — дух, у лиры — глас отъемлет, Екатерины Муза дремлет: То юного царя Днесь вслед орлов паря, Предшествующих благ виденья, Что мною в день его рожденья Предречено, достойно петь Я не могу; младым певцам греметь Мои вверяю ветхи струны, Да черплют с них в свои сердца перуны Толь чистых, ревностных огней, Как пел я трех царей. 1812

Комментарий Я. Грота

13 января 1813 года А. Измайлов писал Грамматину из Петербурга: «Державин, сказывают, написал какой-то славный гимн на наши победы. Я не думаю однако, чтоб этот гимн мог сравнится с последними стихами Жуковского Певец во стан русских воинов (Библ. Зап.) 1859, № 14). Гимн был напечатан в Чт. в Бес. люб. р. сл. 1813, кн. X, стр. 3, и потом в 1816 г. в ч. V, XXVII. Его перевел на немецкий язык г. Гётце, который впоследствии переводил также русские народные песни (см. Сын Отеч. 1817 г., ч. 36, № II, стр. 158). Немецкий перевод гимна напечатан отдельно в Риге и в Дерпте, в 1814 г. (см. в конце нашего издания библиографию переводов из Державина). Гимн переведен был также на английский язык молодым Петровым, сыном известного лирика, и Державин отправил этот перевод в Лондон к русскому посланнику, графу С. Р. Воронцову, с просьбою напечатать несколько экземпляров его на счет Державина и переслать их в Петербург к переводчику (письмо Державина к Воронцову от 31 мая 1814 г.).

Примечания в кавычках помещены самим Державиным в конце Лиро-эпического гимна.

1. Как рек пяти шумящих вдруг. — «Наполеон пятью колоннами, более нежели в 500,000 человек, перешел пограничную реку Неман. Реляция от 17 июня».

2. В Петрополе, в Москве забавы. — «Некоторые парижские дамы, по уверению Наполеона, писали к петербургским французским торговкам, чтоб оне к Петрову дню приготовили им платья для бала в Петергофе».

3. Всей стратегистики орудья. — «Стратегистика, слово греческое, значит военный обман или хитрость, которою Французы столь много превозносились». Стратегия, от. греч. στρατός = войско, значит военное искусство.

4. Смердя своими надписьми. — «Слух носился, что Наполеон в Москве своими надписями богоугодные заведения присвоил своей матери».

5. А алтари коньми. — «Смотри Северной Почты № 78, статью из Твери».

6. На Малоярославском, Красном. — «При сих местах три славные победы решили участь не токмо России и Европы, но, так сказать, целой вселенной».

7. Там рвали друг у друга гром. — «В реляции от 27 августа видно, что батареи при Бородине переходили несколько раз из рук в руки».

8. Который так, как жгущий Эвр. — «Эвр, африканский полуденный палящий ветр».

9. Ты наши двигал прах и кости! — «Видно из письма доктора Рокруа к доктору Граю, что Наполеона не только сны, но и привидения ужасали».

11. Еще пяти — на оскверненье. — «42 месяца некоторые разумеют 42 года его, может быть, политической жизни по сей 1812 год; а другие 42 месяца принимают в прямом смысле время его успехов по испанскую войну, и объясняют оные числом звериным, как ниже видно. — Касательно же 5 месяцев, то оные полагают со дня вступления его в Россию, с июня по ноябрь месяц» (см. ниже).

12. О, так! таинственных числ зверь. — «Число зверино 666 (Апок. гл. 13, ст. 18). Видно из исчисления дерптского профессора Гецеля в письме к военному министру Барклаю-де-Толли, от 22 июня 1812 года, что в числе 666 содержится имя Наполеона, как и приложенный при сем французский алфавит то доказывает». — Дополним это примечание Державина выпиской из Истории отеч. войны, М. И. Богдановича: в имени Наполеона, переложенном в цифры, по еврейскому счислению, думали отыскать зверя (Антихриста), означенного в Апокалипсисе числом 666; а как в другом месте Апокалипсиса определен был предел славы этого зверя числом 42, то надеялись, что 1812 год, в который Наполеон имел от роду 42 года, будет временем его падения. В Апокалипсисе, гл. 13, находится следующее пророчество, ст. 18: «Зде мудрость есть, иже имать ум, да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот-шестьдесят-шесть. И даны быша ему уста, глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре-десят-два». Как в имени и титуле зверином, кои на французском языке изображаются сими словами: L’empereur Napoleon, так и в числе четыредесяти-двух, кои на оном же языке пишутся словами: quarante deux, находится оба раза число 666, которое определено в помянутой главе, стихе 18-м Апокалипсиса. (См. также: Война и мир. Т. III, ч. I, гл. XIX).

13. О десяти рогах венчанный. — «Имеет седмь глав и рогов десять (Апок. гл. 17, ст. 3). Под главами разумеются здесь семь королей, поставленных Наполеоном, как-то: неаполитанский, вестфальский, виртембергский, саксонский, голландский, испанский, баварский; а под рогами — десять народов, ему подвластных, а именно: австрийский, прусский, саксонский, баварский, виртембергский, вестфальский, италиянский, испанский, португальский, польский, как в манифесте от 3 ноября 1812 г. явствует».

14. Царь, не причастный Вельфегору. — «Вельфегор идол; — разумеется здесь Наполеон, которому государь не причастился, или союзником не был».

пожалован князем, чтобы сближиться с Священным Писанием; впрочем он избран был общим голосом в начальники всеобщего ополчения». 17-го июня последовало избрание графа Кутузова в начальники с-петербургского ополчения; 29 июля он был возведен в княжеское достоинство, а 8 августа назначен в главнокомандующие всеми армиями и ополчениями. Прозвание Смоленского пожаловано ему за дела под Красным и вообще в смоленской губернии при отступлении Наполеона (М. Богданович, том II, стр. 11, и III, 146).

16. Где на монете, им тисненной. — «Уверяют некоторые, что будто в Москве выбита была, по приказанию Наполеона, монета или медаль, на которой изображен его портрет с надписью: «Мой мир и моя воля».

17. Их с Немана по Обь могилы! — «Неман — известная пограничная река; а Обь — протекающая в Сибири, куда отсылаются преступники».