Раскаяние
Ужель свирепства все ты, рок, на мя пустил? Ужель ты злобу всю с несчастным совершил? Престанешь ли меня теперь уж ты терзати? Чем грудь мою тебе осталось поражати? Лишил уж ты меня именья моего[1], Лишил уж ты меня и счастия всего, Лишил, я говорю, и — что всего дороже — (Какая может быть сей злобы злоба строже?) Невинность разрушил![2] Я в роскошах забав Испортил уже мой и непорочный нрав, Испортил, развратил, в тьму скаредств погрузился, — Повеса, мот, буян, картежник очутился; И вместо, чтоб талант мой в пользу обратил, Порочной жизнию его я погубил; Презрен теперь от всех и всеми презираем, — От всех честных людей, от всех уничижаем. О град ты роскошей, распутства и вреда! Ты людям молодым и горесть и беда! Москва, хотя в тебе забавы пребывают, Веселья, радости живущих восхищают; Но самый ты, Москва, уж тот же Вавилон: Ты так же слабишь дух, как прежде слабил он. Ты склонности людей отравой напояешь, Ко сластолюбию насильно привлекаешь. Надлежит мрамора крепчае сердцу быть, Как бывши молоду, в тебе бесстрастным жить. По имени в тебе лишь мужество известно; А что порок и срам, то всем в тебе прелестно. Безумная тобой владеет слепота, Мечтанье лживое, суетств всех суета. Блестящие в сердцах и во умах прельщенья Под видом доброты сугубят потемненья. Ступаю на стези и ими в тму иду. Прелестну нету сил преодолеть беду! О лабиринт страстей, никак неизбежимых, Борющих разумом, но непреодолимых! Доколе я в тебе свой буду век влачить? Доколе мне, Москва, в тебе распутно жить? Покинуть я тебя стократно намеряюсь И, будучи готов, стократно возвращаюсь. Против желания живу, живя в тебе; Кляну тебя, и в том противлюсь сам себе. Магнитная гора, котора привлекает, Живой в тебе пример, Москва, изображает: Ты силою забав нас издали влечешь, А притянув к тебе, ты крепко нас прижмешь. Железо как та рвет, к себе та присвояет, В тебе у нас так жизнь именье обирает. Отдай скорей, прошу, отдай свободу мне, И счастия искать не льсти в твоей стране: Не милы мне в тебе и горы золотыя; Но токмо б избежать лишь жизни сей мне злыя И прежнее мое спокойство возвратить, И независимость от счастья получить. Я сердцем и душой, мне в том сам Бог свидетель, Нелестно что люблю святую добродетель. 1770 |
Комментарий Я. Грота
Это стихотворение, по языку очень устарелое, осталось неотделанным; в старой тетради, писанной рукой Державина, против Раскаяния сделана им отметка: Исправить. За то стихи эти любопытны и важны в биографическом отношении. Они должны относиться к началу 1770 года, когда Державин уже более трех лет жил в Москве и вел там беспорядочную жизнь, быв завлечен в дурное общество. «Наконец», сказано в его Записках (Р. Б., стр. 42), «он, проживая, в Москве с знакомыми такового разбора людьми, чрезвычайно наскучил или, лучше сказать, возгнушавшись сам собою, взял у приятеля матери своей 50 руб., бросился в сани и поскакал без оглядок в Петербург».
1. Лишил уж ты меня именья моего. — «Он проигрался в карты» (там же).
подделкам и всяким игрецким мошенничествам» (там же).